Часовщик из Эвертона
Шрифт:
Дейв изо всех сил старался, чтобы лицо его не выдало. Когда им с Беном случалось обедать в ресторане, тот всегда просил заказать креветок и цыпленка.
— Он взял ваш пистолет?
Радуясь перемене темы, Дейв запротестовал:
— У меня никогда не было оружия.
— Но вам известно, что у него есть пистолет?
Репортеры что-то записывали. Гзллоуэй, не присаживаясь, жевал сандвич, запивал молоком.
— Я никогда не видел у него пистолета, не считая игрушечных. Он был спокойным ребенком.
Ради
— Он много играл с пистолетами?
— Не больше, чем другие дети.
— До какого возраста?
— Не помню. Лет до двенадцати.
— А во что он играл потом?
Дейв не мог вспомнить вот так, с ходу, и ему стало стыдно. Казалось бы, он должен помнить о сыне все. А не тогда ли Бен, как сумасшедший, увлекся футболом? Нет, футбол начался по крайней мере на год позже. А что же было в промежутке?
— Животные! — воскликнул он.
— Какие животные?
— Всякие. Какие попадались. Он держал белых мышей, вытаскивал из норок и приносил домой крольчат, но они через несколько дней подыхали.
Похоже, репортеров это не заинтересовало.
— Его мать умерла, когда он был еще маленький?
— Об этом мне не хотелось бы говорить.
— Видите ли, мистер Гэллоуэй, мы можем об этом умолчать, но другие-то молчать не станут. Не пройдет и часу, как здесь будут мои коллеги. Даже если вы откажетесь отвечать, все равно они все выведают.
Это правда. Молчать нет смысла.
— Она не умерла.
— Вы в разводе?
Нехотя, чувствуя себя так, словно открывает свои тайны чужим, Дейв пояснил:
— Она ушла от меня.
— Сколько тогда было мальчику?
— Шесть месяцев. Но я прошу вас...
— Не беспокойтесь. Вам не придется упрекнуть нас в отсутствии такта.
Дейв понимал, что они делают свое дело, и не возмущался. Как все, он с интересом читал в газетах подобные репортажи, но ему никогда не приходило в голову поставить себя на место тех, о ком там писали. Ему казалось, что все это происходит где-то в другом мире.
— Вам было известно о его отношениях с Лилиан Хоукинс?
Он ответил, что нет — ведь так оно и было.
— Вы ее знали?
— Только в лицо. Несколько раз она заходила ко мне в мастерскую.
— Мне представляется, что вы с сыном были большими друзьями?
Что на это скажешь? Дейв подтвердил. Он в это свято верил — вплоть до прошлой ночи, хотя и до сих пор цепляется за эту веру. Один из собеседников, высокий и тощий, смахивал скорее на молодого гарвардского профессора, чем на репортера; он пристально изучал Гэллоуэя, и это было неприятно. Он не задал еще ни одного вопроса, но тут вступил в разговор, заметив:
— В общем, вы были для сына и отцом, и матерью.
— Я делал, что мог.
—
Гэллоуэй покраснел и почувствовал, как краснеет, и от этого ему сделалось совсем тошно. Не задумываясь, он выпалил:
— Нет.
Журналист, словно следуя продуманному плану, неумолимо продолжал:
— А вы не ревновали его?
— Я? Ревновал? — переспросил Дейв.
— Если бы он попросил у вас разрешения жениться на Лилиан Хоукинс, как бы вы к этому отнеслись?
— Не знаю.
— Разрешили бы?
— Наверно, да.
— Охотно или скрепя сердце?
Толстяк, который приехал первым, легонько толкнул коллегу локтем, и тот пошел на попятный:
— Простите мою настойчивость, но, видите ли, меня больше всего интересует человеческий аспект.
В этот момент эвертонская команда, должно быть, забила мяч: восторженный рев не смолкал несколько минут.
— От кого вы узнали о случившемся?
— Мне сказали в полиции. Сперва они попытались связаться со мной по телефону. Телефон внизу, в мастерской.
Об этом Дейв готов был рассказать поподробнее. Это давало облегчение. Он принялся объяснять, тратя много лишних слов, как ему пришлось обойти вокруг дома, чтобы попасть в мастерскую, и как двое полицейских, оба в форме, вдруг вышли из машины, прочли на вывеске его фамилию и сверились с блокнотом.
— Вы еще ни о чем не подозревали?
Журналисты вполголоса посовещались, и фотограф спросил:
— Вас не затруднит попозировать в мастерской?
Дейв согласился, опять-таки ради Бена. Было немного стыдно играть навязанную ему роль, но он и не на то пошел бы, лишь бы завоевать их симпатии.
Они гуськом спустились, и тут Дейв вспомнил, что забыл ключ от мастерской; пришлось вернуться. Журналисты накурили в квартире, и пахло в ней не так, как раньше: она казалась чужой.
Только теперь, шаря взглядом в поисках ключа, Дейв понял, что с той, прежней жизнью покончено навеки, и никогда им с Беном уже не жить в этих стенах так, как раньше.
Это уже не его, не их дом. Все вещи как-то обезличились, и даже кровать Бена, на которую совсем недавно свалился Дейв, превратилась в самую обычную кровать с вмятиной на том месте, где он лежал.
Там, во дворе, вполголоса говорили о нем. Наверно, им его жаль. Тот, похожий на профессора, невольно причинил ему боль своими вопросами: он произнес слова, которые теперь будут преследовать Дейва.
Конечно, Дейв и сам бы до этого додумался. Он уже думал об этом, еще до того, как все произошло, но думал совсем по-другому. Правда, облеченная в его слова, вызывала беспокойство и омерзение, как фотографии женщин в непристойных позах, что украдкой передают друг другу желторотые юнцы. Снизу спросили: