Частная коллекция. Как создавался фотопроект

Рождественская Екатерина Робертовна

В самом уютном уголке – маленькая гримерная, с баночками, болванчиками, подбором усов и бород, царскими париками, где правит королева – Люсяшка, Люся Раужина, высококлассный художник, мягкая, добрая и очень талантливая. Она пришла почти с самого начала проекта, когда я уже отчаялась найти профессионального гримера после череды неудач с какими-то левыми околокиношными тетками, делавшими грим долго, неумело, при этом совершенно непохоже на выбранную картину. Более того, их сварливые характеры подходили разве что для коммунальной кухни. Они сразу переходили на «ты» со всеми, кто приходил сниматься, вели себя по-хозяйски и довольно хамовато, хотя у каждой из этих гримеров-однодневок был свой репертуар. И при этом очень бледно выглядели в профессиональном плане. Как однажды

сказала Гурченко: «Гример – это диагноз!»

И вот пришла Люсяшка – кто-то ее случайно порекомендовал, и наша съемочная жизнь сразу наладилась. Она делала грим очень быстро, молча и добротно, умиротворяла любых, даже не самых качественных по характеру звезд. А еще сама шикарно шила парики, вела класс пастижерного искусства на «Мосфильме», где до этого отработала 25 лет и с Соловьевым, и с Шахназаровым, и с Эфросом, и с Хуциевым. Уже потом эти великие и знаменитые режиссеры сами выпрашивали ее согласие прийти на пробы очередного фильма, чтобы помочь «сделать Толстого», или возрастной грим, или еще что высокохудожественное. Теперь настало время, когда выбирает Люсяша, а не ее. Потому что таких профессионалов единицы. А помимо этого она еще и редкой доброты и верности человек, вообще удивительное сочетание!

В общем, студия получилась большая, темная (на самом деле очень светлая, но работать при дневном свете не всегда можно), окна с пола до потолка были занавешены черными бархатными непроницаемыми занавесками, сжирающими солнечный свет за просто так. Понавешала огромных крюков на стенки в разных местах, куда надевались стулья, – и ход смешной, вроде как дизайнерский, и место эти висячие стулья экономят. Нужен для съемки – снял, не нужен – повесил обратно.

Люся Раужина, Люсяша

Себе кабинетик выкроила крохотный, метров 5–6, вроде купе в поезде. Люстру мамину повесила в полкомнаты, стенки фотографиями родных украсила, шкафик книжный притащила, в общем, быстро обжила. С обжитием столовой было еще проще – мы там все время ели. Как только был поставлен большой стол и стулья, чай в коробках, сахар да печенье, комната ожила.

Мой кабинетик

Александр Олешко на фоне исторического буфета

Раза три я меняла в столовой обои, причем выбирала именно такие, которые дома никогда бы не поклеила, – сочные, цветные, иногда с мелким затейливым рисунком и бордюром, ведь гостиная для нас тоже съемочная площадка, где должен как можно чаще меняться интерьер. Сначала мы жили в жато-мятых бордовых обоях с золотыми галунами. Цвет этот был даже не бордовым, а бордово-каштановым с каплей молока, спокойным, богатым, на фоне которого очень хорошо смотрится лицо. Но при этом одна стенка нашей столовой была обклеена кричащими красно-лазурными павлинами. Именно кричащими, такое впечатление, что они, яркие, крупные, сидящие по всей стенке друг напротив друга на широких золотых ветках, орали, голосили на всю столовую, и я поначалу вздрагивала с непривычки, натыкаясь на них взглядом. Зато сколько я сделала красивых обложек и фотографий, где птички на заднем плане!

Коллекция пряжек

Как только к павлинам попривыкла, решила вдруг поменять интерьер. Втащила в столовую гигантский старинный модерновый буфет из груши, не буфет даже, а целый дом! В современный лифт он, конечно, не вошел, его разобрали на несколько частей и только так, по лестнице, даже не на лифте, богатыри смогли поднять детали этого дома ко мне в студию.

Дом-буфет

двухэтажный, высоченный, очень уютный. Встал по-хозяйски, не обычно, как все, а с расширением книзу, основательно, не сдвинешь. И если представить, что у него, у этого буфета, есть руки, то они были бы в боки, что он стоит так, подбоченившись, и смотрит на происходящее своими витражными глазами. Что он, собственно, и делал. В буфете, огромном-преогромном, вполне могли бы жить несколько семей гномов. Но там живет наша посуда. Внизу, в широком бездонном помещении из трех отделений с резными дверцами и медными двойными накладками, стоят ровными стопками наши повседневные белые тарелки из «Икеи». Знаю, самой стыдно, позор, но тогда торопились начать работу, поэтому было не до выбора, купили, как водится, временно. А потом эта тарелочная простота так у нас и осталась. Буфет такой, конечно, хранил когда-то Кузнецова, Гарднера, Корниловых. В общем, обязан был хранить продукцию Императорского фарфорового завода. Опустился сейчас, к сожалению, понимаю. Хотя на втором его этаже, высокопоставленном, за витражными родными дверцами-глазками стоит пара-тройка рабочих Гарднеров и Кузнецовых с трещинками-волосинками, упавшими из-за дефекта в цене и купленными мною за бесценок под удивленный взгляд продавца. Надо для амбьянсу в кадре, а как же!

А между первым и вторым этажом большущий прилавок, как аэродром, куда все наши многочисленные чаи и приземляются, стоят в старинных чайницах и жестянках, как в магазине, – подходи, выбирай, заваривай! Жестянки эти выделяются на фоне вставок из разного металла с вычеканенными сценками из чьей-то прошлой жизни – медная жизнь, бронзовая, латунная. И два бронзовых барельефа на верхних створках – видимо, принцессы и сказочного принца – она молода и хороша, а он в шляпе с перьями. Еще балкончик есть маленький, с балясинами, все, как положено, для микро-Джульетты и микро-Ромео. Но пока там еще ими не занято, расположились наши старинные графинчики, рюмочки и прочая прелестная стеклянная мелочь, чудом не превратившаяся в осколки. Так что буфет наш все-таки не очень унижен и оскорблен. Он тоже часто снимается, богато и солидно смотрится в кадре, его хочется рассматривать.

Недавно снова сменила интерьер – обои на сегодняшний день пепельно-голубые, приглушенные, с серебристым отливом и чуть заметными вкраплениями цвета увядшей розы. На их фоне очень хорошо встал грушевый гарнитур начала XX века – этажерка-комодик с зеркалом, диванчик на две тощие попы и несколько основательных стульев с почти такой же, как и обои, обивкой, все неустойчивое до жути, малопрактичное, но очень сильно радующее глаз. Ну, а стенки мои разноперые в гостиной густо завешаны разномастными картинами, и современными, и старинными, в основном почему-то женскими портретами. Кто они, женщины эти, уже одному Богу известно, но вот взирают сверху, каждая по-своему, на нашу застольную жизнь, съемки, гостей, комедии и драмы, слезы и веселье. Смотрят и молчат. А может, переговариваются ночами тихо между собой, делятся впечатлениями.

Откуда я знаю…

Арапчонок

А самый главный житель нашей столовой – древний арапчонок. Он большой, с пятилетнего ребенка, сидит по-турецки на невысоком шкафчике в поблекшем плюшевом костюмчике, бывшем когда-то королевского голубого цвета (это видно с изнанки), и в хорошо посаженной на чернявую головку чалме. Время тронуло все, кроме его лица – оно блестящее, черное, хорошо прорисованное. Арапчонок наблюдает за всеми, и глаза его двигаются туда-сюда, как бывает иногда в механических часах с какой-нибудь глазастой кошкой на циферблате. Чтобы глазки задвигались, надо чуть качнуть его головку в сторону, и тогда он совершенно оживает.

Он с историей. Жил арапчонок раньше в Питере, Санкт-Петербурге тогдашнем, в каком-то богатом доме. Подарен был молодой жене довольно пожилым по тем меркам мужем, сорокалетним, в тот самый день, когда она родила ему дочку. Молодой отец за свою жизнь детей не нажил и счастлив был, когда услышал из покоев жены слабый писк. Сразу послал за цветами и куклой. Заранее не решился, чтоб не дай бог не сглазить, очень суеверным был. Просил самую красивую и дорогую купить, ведь жена была почти девочка, которая и сама еще в куклы не наигралась.