Частная коллекция. Как создавался фотопроект
Шрифт:
Через пару часов притащили в дом огромную перевязанную бантами коробку, где и сидел наш арапчонок. Как просили, ваше высокородие, самую дорогую, дороже нигде не нашли, все объездили. Молодая мама, усталая и измученная долгими родами, заулыбалась, увидев нашего арапчонка в голубом камзоле. Ну вот, нашей доченьке дружочек, сказала она. Было это 8 ноября 1898 года, в день рождения маленькой Оленьки, отсюда и такая точность.
Стал арапчонок любимой семейной игрушкой, почти членом семьи, назвали Абрашей. Смотрел Абраша, как Оленька росла, качал головой, водил глазками туда-сюда под звонкий детский смех и удивленные взгляды гостей. Следил, как девочка-ребенок превращалась в невиданную красавицу, и все равно продолжал качать головой, словно не веря, что
В студии с арапчонком Абрашей
Вот так шло и шло, и хорошо было. А когда в семнадцатом году семье надо было срочно бросать особняк и спасаться от анархистов, Оленька взяла с собой небольшой чемодан с теплой одеждой да арапчонка Абрашку, самое что ни на есть ценное. Уехать далеко по каким-то причинам не получилось, сначала прятались у родственников, потом все как-то устроилось, началась новая жизнь, много хуже прежней, но жизнь.
В общем, смогла Оленька через всю историю XX века пронести и сохранить своего дружка Абрашку. Даже через войну. Мама во время блокады умерла, не выдержала, отец раньше, в 37-м, сгинул. У Оленьки получилось выстоять. Но мужа ее убили под Варшавой, а детей не нажили. Остался только Абраша. Снова жила, снова работала ученым-историком, как и до войны, но теперь углубилась в какие-то наполеоновские времена, превратилась в ведущего наполеоноведа и жозефиноненавистника. Ездила на Корсику, Эльбу и остров Святой Елены, но каждый раз возвращалась в Питер обязательно через Париж, через Дом инвалидов, где лежит Наполеон. Навещала. Ведь она так много о нем знала. Почти все.
Дожила почти до дряхлости, в одиночестве, среди фолиантов, документов, портретов Бонапарта. Хотя почему в одиночестве? У нее был Абраша, она каждый день читала ему стихи на французском, то Бодлера, то Верлена, а он молча слушал, не мигая, и глядел на нее своими черными человеческими глазами. Наконец поняла, что узнала о Наполеоне все, что было возможно, и решила, что пора на покой. Позвонила одному из своих давних студентов, тот нашел антиквара. Антиквар пришел, за несколько дней описал подробно все старинные документы и предметы, слушая одновременно историю ее жизни. Потом Ольга Алексеевна показала на Абрашу.
– Это главная моя ценность, хотя он, я думаю, ничего не стоит. Хочу вам его подарить. Не продавайте никому. Можете только так отдать.
Она осталась тогда одна в пустой квартире, антиквар предлагал помощь, спрашивал, что она теперь собирается делать, но Ольга Сергеевна только улыбнулась.
– Не волнуйтесь, мне просто надо кое-кому помочь.
И закрыла за ним дверь, держа сумку с огромными деньгами. Потом узнали, что Ольга Сергеевна основала какую-то премию, выплачивала студентам стипендии. Антиквар не вдавался в подробности – не пришибли старушку с такими деньгами, квартиру не отняли, и слава богу.
Антиквар, мы были с ним шапочно знакомы, подарил мне арапчонка много лет назад, как только у меня появилась студия. Принес со словами: «Пусть у вас посидит…» И ушел. А вскоре ушел навсегда. Вот арапчонок и остался жить у нас в студии как талисман. Даже не знаю почему.
И теперь сидит, напитанный французскими стихами, Наполеоном и добрейшей Ольгой Алексеевной, в красном углу, качает головой, глядя на беспокойную нашу жизнь, и тоже молчит, только глазами водит.
Санина каптерка
Из столовой еще один ход – в «каптерку» Саши Гречиной, художника-постановщика и крестной моих детей. Это ее название и ее хозяйство. Если бывают какие-то странные переплетения и совпадения в судьбах, то это тот самый случай у меня с ней.
До смешного.
Обе познакомились с будущими мужьями на отдыхе у моря. Она – на Черном, я – на Балтийском.
Свадьбы справили в один день и в один год, друг
Уехали в начале восьмидесятых, в одно и то же время, в заграничные командировки с мужьями. Я – в Индию с мужем-корреспондентом рассказывать советскому народу о братском индийском народе, она – в какую-то африканскую тьмутаракань с мужем-биологом изучать вирус свеклы.
Саша Гречина на съемках Юлии Началовой
Вернулись в середине 80-х, получив за несколько лет работы в антисанитарных условиях чеки, вроде как доллары на тогдашний советский момент, и пошли в один и тот же магазин «Березка», который продавал на эти чеки-доллары заграничные товары. Купили там, как потом выяснилось, все одинаковое – холодильники одной марки, стиральные машины, лампы и даже занавеску в ванную – белую с прорастающим снизу коричневым камышом. И главное, выбор-то был, «Березка» же элитная, так нет, выбрали все одно и то же. И если и лежали в магазине всего две такие дурацкие занавески среди многих прочих, то нате вам – одна висела у меня, а другая – у Сашки!
Вот так мы начинали: Люся Раужина (художник по гриму), Галина Коршунова (директор проекта), Александр Васильев (компьютерный дизайн), Александра Гречина (художник-постановщик), Дмитрий Кружков (ассистент фотографа), ну и я
Потом мы обе запожарили. Сначала у меня сгорел только что отстроенный дом, из бруса, потом, совсем вскоре, ее только что отремонтированная квартира. Из-за электрозамыкания по той же причине, что и у меня, искра не там пробежала. Причем, что удивительно, я в этот момент случайно проезжала мимо (а район, где она живет, совсем чужой, от меня далекий) и увидела дым из знакомых окон на первом этаже. Сразу позвонила ей, а ее дома не было, она заканчивала ремонт и поехала купить какую-то отделку. Никто, как и у нас, не пострадал, отскребли, отчистили, снова отремонтировали квартиру, продолжили жить.
Наших мам дети независимо друг от друга стали называть Лялями. И ушли наши Ляли одна за другой.
Так и живем мы по сию пору рядом вот уже полжизни, прислушиваясь к тому, что друг у друга происходит, и удивляясь совпадениям.
А может, особо уже и не удивляясь.
У Сани врожденный и хорошо развитый вкус, любовь к деталям и безделушкам, трепетное чувство цвета, очень ладные и правильно растущие откуда надо руки.
Создать любой интерьер – барокко, средневековый замок, совковую общагу – это к ней. 15–20 минут, и вы там, где надо. Притаскиваются стенки-декорации, необходимая мебель, и этот скелет мгновенно обрастает мясом. Сашка обживает интерьер за несколько минут так, как многим и за годы не удается, – картины в богатых рамах, ковер вместо скатерти на столе, подсвечник с художественно оплывшими свечами – пожалуйста, для королевского замка, или, если надо, другой интерьер, для комнаты в коммуналке – с чуть загнутой «живой», стоящей дыбом, клеенкой, брошенным на пол окурком, скомканной газетой, цинковым ведром с торчащим оттуда половником, и через всю эту красоту протянута бечевка с семейным бельем.
В ее каптерке – коллекция редкостей и зависть любого блошиного рынка. Старинные трости и зонтики, рыцарские, почти настоящие пластмассовые доспехи, бутылки, старые и не очень, среди которых есть сравнительно давние с выдавленными надписями, чудом сохранившиеся, глубокого зеленого стекла, а есть и ностальгические советские кефирные, с широким горлышком. Все необычные пустые бутылки из-под ликеров, коньяков и прочих выпивок с праздничного стола несут к Сашке. Она их разместит, приютит и спрячет до поры до времени, то есть до съемок.