Частная жизнь русской женщины: невеста, жена, любовница (X — начало XIX в.)
Шрифт:
Общественное мнение в отношении разводов «по вине любодеяния» не было единым. В мемуарах, особенно в «поздних» по времени написания (начала XIX в.), сообщения о разводах супругов-дворян носят сдержанный, пермиссивный характер («хлопотал о разводе…», «они скоро разъехались…» [48], «он женился на отпущеннице…») [49]. В то же время в текстах воспоминаний можно встретить и сообщения о том, что в конце ХVIII в. «развод… считался чем-то языческим и чудовищным… Сильно возбужденное мнение большого света обеих столиц строго осуждало нарушавших закон…» [50]. Большое количество Примеров беззаконного сожительства и супружеских измен в среде высшей столичной знати привели французский посланник в России в 80-е гг. ХУШ в. граф А Ф. де Сепор [51] и историк М. М. Щербатов в своем известном сочинении «О повреждении нравов в России». В числе наиболее скандальных связей, приведших к формальному разрыву супружеских отношений, ими были названы «распутства» княгинь А. С. Бутурлиной, А. Б. Апраксиной (урожд.
Значительное количество разводов было связано в XVIII в. с безвестным отсутствием одного из супругов в течение длительного времени. Начиная со времен Северной войны и на протяжении всего ХVIII столетия Россия неоднократно вела войны, для участия в которых требовались массовые наборы в армию и флот крестьянского и посадского населения, призывы на службу дворян, почему и отсутствовали подолгу и некоторые представители дворянских фамилий. Наборы в рекруты всегда сопровождались в деревне личными драмами, в том числе женщин — матерей, сестер, невест [55]. Разлученные со своими супругами, женщины нередко выходили замуж вторично (речь идет в первую очередь о тех, кто не мог обмениваться письмами и известиями). Церковь старалась не допускать распространения подобных браков [56], но во второй четверти ХУШ в. вошло в практику «расследование» архиепископом длительности безвестного отсутствия супруга с последующим разрешением выходить замуж повторно. Если супруг, ранее числившийся безвестным, возвращался, он мог требовать жену назад. Так что развод давался лишь на определенное время [57]. Женщины обращались в Синод за разрешением на новый брак, как правило, спустя 7–10 лет [58]. (Кормчая книга признавала безвестным отсутствие мужа даже в течение 5 лет [59].) Однако в случае, если женщина, воспользовавшись безвестным отсутствием мужа, выходила замуж вторично, а супруг возвращался и — нашедши бывшую жену замужем за другим — сам тоже женился повторно, то его второй брак признавался, а замужество «нетерпеливой женки» осуждалось и расторгалось. В одном из таких дел Святейший Синод присудил посягнувшей на личное счастье женщине «оставаться безбрачною по смерть перваго ея мужа» [60].
Несколько активнее, если судить по делам, отложившимся в архиве Синода, стало использоваться право супругов развестись, если один из них не был способен к брачному сожительству или же жена была бесплодной. «Брак от Бога установлен есть ради умножения рода человеческого», — рассуждал законодатель, поясняя, что с больным человеком «надеяться на это весьма отчаянно» [61]. Кормчая устанавливала для проверки способности супругов к семейному сожительству 3-годичный «испытательный срок»; [62] супруги ставили вопрос о разводе по причине бесплодности брака, как правило, много позже. Однако из нескольких обнаруженных нами дел лишь одно завершилось расторжением союза [63]. В начале XIX в. для женщины в случае развода по этой причине добавились новые сложности: разводящаяся должна была доказать, что импотенция мужа «началась прежде брака» и, следовательно, просительница находится «в девственном состоянии» (представив свидетельство, полученное через врачебную управу). Разумеется, охотниц доказывать таким образом свое право на полноценную семейную жизнь и материнство практически не находилось [64].
К группе разводов по причине физической неполноценности примыкали и появившиеся в XVIII в. разводы «за старостью и болезнями». Так, князья Вяземские в конце века попросили развести их по этому странному поводу (а они прожили вместе 18 лет!), и Синод развел их [65], мало заботясь о том, что подобный акт уменьшал значение христианского брака как союза духовного, заключаемого для взаимопомощи людей. Между тем случай с Вяземскими был не единственным [66]. Тем не менее чаще всего развод «по причине болезни» как для жены, так и для мужа был невозможен, какой бы тяжелой и «неисцельной» (в том числе и особенно «канцерозной», от cancer — рак) эта бы болезнь ни была [67]. Исключения составляли венерические заболевания: если подавшая прошение о разводе могла доказать связь заболевания с прелюбодеянием, супружеской изменой, прошение удовлетворяли [68].
Новым поводом к разводу, установленным в 1720 г., была вечная ссылка одного из супругов. В 1753 г. при Екатерине П вечная ссылка была приравнена к одному из видов прекращения брака: законодательно обосновывалось право женщины в случае развода по этому поводу на «свою часть» (равную вдовьей) [69].
Следствием все большей активности женщин в делах управления имениями, их хозяйственной самостоятельности стало появление в XVIII в. нового повода к разводу, которую
A. И. Загоровский сформулировал как «известная степень хозяйственной непорядочности супруга» [70]. Однако
Жалобы жен на «смертные побои» по-прежнему не служили основанием для развода. Мужья порою били и мучили жен до увечий, а потом требовали от супруг написания писем о том, что они «скорбят телесною болезнью» и желают принять постриг [73]. Тем не менее, несмотря на распространенность ситуации, ни Петр, ни последующие правители не придавали значения жалобам жен на мужей [74]. В архивах, сохранивших бракоразводные письма XVIII — начала XIX в., таких дел — сотни [75]. Среди наиболее громких было, например, дело супругов В. Ф и А. Г. Салтыковых. Муж обвинял свою жену в неласковости («к милости она меня не привращала»), непокорности, злоязычии («невежничала многими досадными словами»), изменах. Жена мужа — в прелюбодеянии, а также в том, что он ее бил, «запрещал есть», не пускал к ней родителей и вообще «содержал в великом поругании». Синод не развел супругов потому, что в Кормчей книге отсутствовал повод к расторжению брака по причине нанесения побоев, и постановил дать временный развод: «другим браком отнюдь не сочетаются и в этом временном разводе пребывать дотоле, пока оба не смирятся и купно жить не восхотят…» [76] Вполне вероятно, что А. Г. Салтыкова как раз стремилась к разрешению пренебречь обязанностью проживать «купно» с супругом в его имении, чтобы не подвергаться унижениям и побоям.
В начале XIX в. супруги — особенно в дворянских семьях — стали нередко отказываться от хлопотной и скандальной разводной процедуры и просто разъезжались [77]. Подчас они даже получали специальное согласие Синода «жить особо друг от друга», не вступая в новый брак [78]. Иногда после формального разъезда супруги сохраняли вполне дружеские отношения, как, например, П. Н. Капнист и его жена Екатерина Армановна, урожденная Делонвиль [79]. Но в любом случае женщины не забывали о своих правах и требовали от бывших мужей содержания, а также уплаты всех долгов [80]. Именно в таком положении оказался генералиссимус А. В. Суворов, разведясь со своей супругой — Варварой Ивановной, которого Павел I буквально заставил «исполнить желание жены» [81]. Семейные передряги и неуступчивость В. И. Суворовой довели графа до отчаяния: он обратился к императору с просьбой разрешить ему постричься в монастырь [82].
Отношение к праву на развод в иных сословиях, кроме привилегированных, с трудом прослеживается по источникам XVHI — начала XIX в. Вне сомнения, крестьянский уклад жизни предполагал большую строгость, однако и там — в том случае, когда к разводу была основательная причина (иногда даже психологическая: «с мужем с моим Иваном жить не желаю, потому что ево ненавижу…» [83]) — крестьянский мир разрешал супругам жить врозь. Брак в таком случае считался расторгнутым, и бывшие муж и жена имели право «начинать жизнь сначала». Однако типичным такое решение не было.
Основным поводом к «семейным разстройствам» была в крестьянской среде — как и в среде привилегированных сословий — супружеская неверность [84]. Этнограф XIX в. Н. М. Яд-ринцев полагал даже, что разводы по этой причине укрепляют «грубость инстинктов» и «буйную сатурналию» чувств в крестьянском быту [85]. Однако и церковные и общинные власти, а тем более владельцы крестьян предпочитали не разводить супругов, живущих несогласно, а подвергать их наказаниям [86]. И среди дворян, и среди крестьян в начале XIX в. стали обычными разъезды супругов вместо разводов по суду. Имущество крестьянской семьи при этом «оставалось у того из них, с кем жили дети» [87].
Веской причиной «на время разлучить» были для крестьян разорение и нищета семьи, когда муж «ни пищею, ни одежею снабдевать (снабжать) не мог» [88]. Однако эта причина как повод к разводу была типична для крестьянского быта Западной Сибири и мало прослеживалась в Европейской России [89].
Физические недостатки и тяжелые болезни одного из супругов не считались основанием для развода [90]. Тем более не были поводом к разводу и избиения мужем жены в крестьянском быту, если они и в дворянской среде казались привычными [91]. Тем не менее власти предпочитали не разводить, а заставлять супругов «проживать совместно» [92]. Женщины при таком равнодушии к их жалобам становились либо «совершенно покорныя» и «послушливыя» [93], либо отвечали насилием на насилие («Я-де тебе не поддамся, напротиво ево Саву ударила ж рукою и схватав за волосы била головою об стену и лице нохтями сарапала…» [94]). Порой они могли решиться и на убийство [95], и на самоубийство [96]. Часто жены бросали ненавистных супругов и пускались «в бега». Мужья в этом случае имели право на возвращение беглых «женок» обратно в семью [97] (что было весьма типично для крестьянского быта) [98]. Подобного права — но в отношении беглых мужей женщины не имели [99].