Частная жизнь
Шрифт:
1987. ПЕРМЬ – ОТКРЫТЫЙ ГОРОД!
В 1987 году в ежегодном списке закрытых городов не оказалось Перми. Все штатные мероприятия по обеспечению режима секретности, такие привычные строгости наших родных «особых отделов» с нас теперь снимались. Отменялись тысячи запретов сотен надсмотрщиков, отменялись надсмотрщики, отменялся надсмотр вообще как таковой: лишался смысла. Горожанам этого, конечно, не объявили. Просто отцепились органы от замотанных продовольственным кризисом горожан.
В 1987 году вдруг подобрели цензоры обллита, отпустили на волю часть газет. Потом еще часть. Потом вообще цензуру торжественно
Конечно, все это случилось не в один год. Еще со времен Андропова шло сокращение перечней засекреченных сведений, сокращение штата редакторов Главного управления по охране государственной тайны, в просторечьи – Главлита. К началу перестройки у нас в области осталось только три «охранки»: в Березниках, Кудымкаре и в Перми – обллит. В 1987 их перевели – такой прикол – на хозрасчет. То есть, газетам предлагалось самим блюсти государственные тайны или заключать договор с цензорами на консультационные услуги. Лигачев в Политбюро посыпал голову пеплом: «Упустили прессу». Но это у них там, в Москве, сразу вскипела «гласность», а у нас в Перми все было тихо. У нас всегда тихо, всякое беспокойство только снаружи.
Например, «Легко ли быть молодым?» – документальный фильм литовца Подниекса шел в киноклубе ДК строителей. Беременные женщины падали в обморок, очень страшный был фильм, жестокий какой-то. С той поры наше кино пошло вразнос, ни одного фильма без битья по нервам. Тонкие натуры отшатнулись, «толстые» полезли в кинотеатр, как в баню на верхнюю полку – на истязание для здоровья. Именно так, все дальнейшее показало – катарсиса не было. Даже на «Покаянии» Абуладзе – не было.
Массовое покаяние не состоялось – зато полезли наружу нательные крестики. Писк моды-87 – золотой крестик поверх блузки. Народ семьями направился в церковь креститься, крестанулся – и пошел грешить, тотчас позабыв «дорогу к храму». Но об этом позже.
«Новая волна» – это молодые поэты. В том же ДК строителей состоялся их концерт – «поэтический ринг» («ринг» – это круг, кольцо, а не тот квадрат, в котором боксеры морды бьют, – так хотелось бы понимать формат встречи). Участвовали поэты из Перми и Свердловска. И еще в том же ДК, кстати, состоялся турнир бардов – опять же из Перми и Свердловска, двух вечных соперников.
«Новый курс» – это первая независимая киностудия в Перми. В 1987 году она была образована как рекламное агентство (слова-то какие – «рекламное агентство» – чистый Запад!) при МТО «Моторостроитель» и приступила к съемкам своего первого фильма.
Все было впервые. Выставка авангардистов под видом «театральных художников» в новом выставочном зале на Комсомольском, 10 (где еще недавно был обувной, галоши продавали). Первые кооперативные кафе (кафе-троллейбус даже ходил по городу, с занавесочками), первые шашлычники с этими чудовищными жаровнями и подозрительным мясом. Частные – простите, «индивидуальные» извозчики на личных «жигулях» помчались по
– Хочешь, расскажу анекдот про кооператора?
– Да.
– Рубль.
В толстых журналах – девятый вал перестроечной прозы: «Дети Арбата» Рыбакова, «Новое назначение» Бека, «Зубр» Гранина, «Жизнь и судьба» Гроссмана, «Ночевала тучка золотая» Приставкина – звездный час «толстяков». В библиотеках выстроились очереди к полкам с журналами, организовали предварительную запись. В 1987 году я потерял «Белые одежды» Дудинцева: думал, забыл в аудитории, а у меня украли, как я горевал (ведь за мной 40 человек записалось!), вычислял вора – вычислил и вытряс из него все «Белые одежды» до последней. Такие были страсти.
Кстати, о страстях. Помню я ту девчушку на «телемосту» у Познера, которая в 1987 году оговорилась: «У нас секса нет». Она имела ввиду: нет этого слова! Нет этого понятия на пристойном уровне, о нем у нас говорят исключительно матом или латынью. Но публика взвыла, не дала договорить и мгновенно сама про себя сочинила анекдот.
Хотя впору было плакать – в «Литературке» в том же году прошел острый материал об ублюдочности нашего сознания и, в частности, об обращениях: «девушка», «молодой человек», «женщина с сумкой», «мужчина в шляпе». «Товарищ» – уже не выговорить, срамное слово стало, а что взамен? Ничего. Немота. Оттого и разорались все – с перепугу, край почуяли.
А я что? Я ничего, я все лето воду ведрами на пятый этаж носил – пеленки стирать. Сын у меня родился – радость.
1988. КУЛЬТ КОЛБАСЫ И ПРАВДЫ
Парадокс восьмидесятых: уровень жизни стремительно падает, а уровень сознания стремительно растет. В 1988 году – золотое равновесие: мы еще не все проели и уже кое-что в жизни поняли. Точнее – почуяли, потому что понимание предполагает разум, а где его взять? Дальнейшее показало – нами двигало все, что угодно: ужас, зависть, злоба, любовь, телевидение – все, кроме разума.
В 1988 году люди закупали все впрок, вообще все – съедобное и несъедобное. Ну, это-то как раз можно было понять: глупо, выстояв час, брать помалу. Но ведь что получалось. Разбирали весь товар разом, потом куковали: товар, ты где? Ку-ку. Товар привезут – снова очередь, хвост на улицу, «велели больше не занимать». Дурацкий круг с умным названием «ажиотажный спрос». Вот бы договориться, чтобы каждый брал в меру…
Тогда еще не было настоящей тревоги, ну ведь правда, угроза бескормицы нас ждала впереди, так что этот ажиотаж имел отчасти спортивные цели: добыть «золото». Ну или сотню других призов, больших и маленьких. А «золотом» была колбаса. Колбаса вообще. «Колбасу дают!» – боевой клич 80-х, он действовал помимо сознания: трудящиеся бросали трудиться, служащие – служить, кормящие матери – кормить, – все занимались колбасой. Ездили за ней в Москву. Раздавали талончики на предприятиях, интриговали из-за них, естественно. По этому талончику в специально организованных «отделах заказов», опять же выстояв очередь, можно было получить такой увесистый, такой упругий и ароматный, такой круглый, толстенький сверток… Счастье нести колбасу домой неизвестно нынешним, избалованным хозяйкам! В нагрузку давали сахар и лавровый лист.