Часы без стрелок
Шрифт:
— Одно для меня ясно, — сказала миссис Мелон, — ты должен привыкнуть к тому, чтобы вторую половину дня в аптеке работал мистер Харрис. Как говорится: мешай дело с бездельем, проживешь век с весельем.
Вернувшись из больницы и перестав работать после обеда, Мелон едва влачил свои дни. Он думал о гоpax, о Севере, о снеге, об океане… думал о всем богатстве жизни, которую он не пережил, а прожил. Он спрашивал себя, как же ему умирать, если он еще и не жил.
После работы Мелон принимал горячую ванну и даже закрывал ставни в спальне, чтобы соснуть, но он не привык спать днем. Он ненавидел праздные часы, которые наступали, когда он передавал аптеку мистеру Харрису. Его всегда беспокоило, что без него все будет не так, но что там могло случиться? Продадут на один тюбик «Котекса» меньше? Неверно определят какую-нибудь болезнь? Но ведь он вообще не должен давать медицинских советов, раз он не кончил института. Его терзали и другие вопросы. Он так похудел, что костюм висел на нем
В Милане открылся филиал крупного аптечного концерна; и качеством и добросовестностью он уступал аптеке Мелона, но этот конкурент торговал по искусственно заниженным ценам, что безмерно раздражало Мелона. Порой он даже задумывался: не продать ли ему аптеку, пока Он еще может сам устроить эту продажу? Но такая мысль пугала и расстраивала его еще больше, чем мысль о собственной смерти, Поэтому он ее отбрасывал. К тому же, если понадобится, Марта отлично сумеет сбыть аптеку и получит хорошую цену за товары и за прекрасную репутацию его дела. Мелон целые дни подсчитывал на бумаге, чем он владеет. Двадцать пять тысяч (его утешало, что он не завышает цифр) за аптеку, двадцать тысяч — страховка, десять тысяч за дом, пятнадцать тысяч за три развалюхи, которые Марта получила в наследство… Что ж, если все это сложить, получается, конечно, не богатство, но вполне приличное состояние; Мелон несколько раз подбивал итог тонко отточенным карандашом и дважды — автоматической ручкой. Он сознательно не включил сюда акции «Кока-колы», купленные женой. Закладную на аптеку он погасил два года назад, а страховку перевел обратно со страхования по нетрудоспособности на обычное страхование жизни. После него не останется ни крупных долгов, ни неоплаченной ссуды. Мелон знал, что его материальные дела обстоят лучше, чем когда бы то ни было, но это его не утешало. Может быть, ему было бы лучше, если бы его донимали долги и закладные, а не это унылое благополучие. Ему все казалось, что какие-то его дела не кончены, хотя подсчеты и бухгалтерские книги показывали обратное. И, несмотря на то, что он больше не заговаривал с судьей насчет завещания, он считал, что мужчина, опора семьи, не должен умирать, не распорядившись своим наследством. Стоит ли ему формально оговорить пять тысяч на образование детей, а остальные завещать жене? Или же оставить все Марте, она ведь хорошая мать, этого у нее не отнимешь. Он слышал, что некоторые вдовы, получив после смерти мужа в свое распоряжение имущество, покупали дорогие автомобили. Других уговаривают вложить деньги в дутые нефтяные промыслы. Но он знал, что Марта не будет раскатывать на «кадиллаках» и если уж купит акции, то такие верные, как акции «Кока-колы» или Американской телеграфной и телефонной компании. В завещании, наверно, так и будет сказано: «Моей возлюбленной жене Марте Гринлав Мелон я завещаю все мое движимое и недвижимое имущество». И хотя он давно уже не любил жену, он уважал ее здравый смысл, к тому же именно так было принято составлять завещания.
До этого года мало кто из приятелей или родственников Мелона умирал. Но сороковой год его жизни стал порой смертей. Брат его из Мэкона умер от рака. Ему было только тридцать восемь лет, и он стоял во главе оптовой фармацевтической фирмы. Том Мелон к тому же был женат на красавице, и Д. Т. ему завидовал. Но родная кровь сильнее зависти, и как только жена Тома позвонила, что брат при смерти, Мелон тут же стал собирать чемодан. Марта возражала против поездки, ведь он и сам болен; они долго спорили, и Д. Т. опоздал на поезд. Ему так и не привелось застать Тома в живых, а мертвое лицо было слишком сильно нарумянено, и тело высохло до неузнаваемости.
Марта приехала на другой день, как только нашла женщину, на которую можно было оставить детей. Мелон, как старший брат, имел решающий голос в финансовых вопросах. Дела оптовой фармацевтической фирмы были расстроены так, как никто и не подозревал. Том любил выпить, Люсиль — транжирила деньги, и оптовой фармацевтической фирме грозило банкротство. Мелон несколько дней проверял бухгалтерские книги и производил подсчеты. Покойный брат оставил двоих мальчишек, ходивших в среднюю школу, и, когда Люсиль объявили, что ей придется зарабатывать на жизнь, она сказала, что, наверное, устроится на работу в антикварный магазин. Но в тамошнем антикварном магазине не было свободных мест, к тому же Люсиль ровно ничего не смыслила в старинных вещах. От былой красоты у нее ничего не осталось, и она не так оплакивала мужа, как то, что он плохо вел дела и оставил ее неимущей вдовой с двумя подростками
Скончался Кэб Бикерстаф, а Мелон разговаривал с ним как раз в то утро, когда он взял да и умер у себя за столом в Миланской энергетической компании. Мелон никак не мог припомнить, как себя вел и о чем разговаривал в то утро Кэб Бикерстаф. Все это было так обыденно, что нечего было бы и вспоминать, если бы в одиннадцать часов утра Кэб не навалился на стол и не умер тут же от удара. Когда Мелон подавал ему кока-колу и крекеры, он казался таким, как обычно, и с виду был совершенно здоров. Мелон вспомнил, что, кроме кока-колы, он попросил таблетку аспирина, но и в этом не было ничего примечательного. Войдя в аптеку, он сказал: «Ну как, очень надоела жара, Д. Т.?» И это тоже было естественно. Но Кэб Бикерстаф час спустя умер, и тогда кока-кола, аспирин, крекеры и стереотипная фраза сложились в таинственный узор, который навязчиво преследовал Мелона. Умерла жена Германа Клина, и его магазин был целых два дня закрыт. Герману Клину больше не приходилось прятать свое виски в рецептурной у Мелона, теперь он мог пить его дома. В это же лето умер и мистер Бирд, дьякон первой баптистской церкви. Мелон не был близок ни с кем из этих людей и, пока они были живы, ими не интересовался, но их смерти вплелись в тот таинственный узор, который неотступно приковывал внимание Мелона, хотя при жизни люди эти были мало примечательны. Вот так и провел свое последнее лето Мелон.
Он с трудом влачил свои дни, боясь обратиться к врачам и поговорить по душам с женой. Каждое воскресенье он ходил в церковь, но доктор Уотсон был проповедник простецкий, он обращался к живым, а не к тому, кто должен был умереть. Он сравнивал святые дары с автомобилем. Говорил, что людям время от времени нужно заправляться, чтобы духовная жизнь у них шла полным ходом. Его проповеди чем-то оскорбляли Мелона, хоть он и не мог бы сказать, чем именно. Первая баптистская церковь была самым большим храмом в городе, и ее владения стоили не меньше двух миллионов долларов. Дьяконы были людьми состоятельными. Столпами церкви — миллионеры, богатые врачи, владельцы коммунальных предприятий. Но хотя Мелон исправно посещал службу каждое воскресенье и все прихожане, по его же мнению, были людьми благочестивыми, он чувствовал себя как-то отчужденно. После каждой службы он обменивался с доктором Уотсоном рукопожатием, но не ощущал никакой близости ни с ним, ни с другими верующими. Он робел и стыдился говорить о смерти, несмотря на то, что родился и вырос в лоне первой баптистской церкви и не знал другого источника духовного утешения. Поэтому в ноябре, вскоре после того, как он вторично выписался из больницы, он надел свой новый спортивный серый костюм и отправился домой к священнику.
Доктор Уотсон поздоровался с ним не без удивления.
— А вы прекрасно выглядите, мистер Мелон!
Мелон в своем новом костюме был похож на мумию.
— Я рад, что вы зашли. Я всегда очень рад видеть моих прихожан. Чем могу служить? Хотите стаканчик кока-колы?
— Нет, спасибо, мистер Уотсон. Я хотел бы с вами поговорить.
— О чем?
Мелон ответил еле слышно и почти неразборчиво:
— О смерти.
— Рамона! — заорал мистер Уотсон служанке, которая тут же прибежала на зов. — Подай нам с мистером Мелоном кока-колы с лимоном.
Пока подавали напитки, Мелон то клал свою тощую ногу в дорогих фланелевых брюках на ногу, то снова ее снимал. На бледном лице горел румянец стыда.
— Понимаете, — сказал он, — вам же сам бог велел разбираться в таких вещах.
— В каких вещах? — спросил доктор Уотсон.
Мелон, наконец, осмелел:
— Насчет души и того, что происходит в загробной жизни.
Имея двадцатилетний опыт, доктор Уотсон мог произнести в церкви проповедь о душе, но у себя дома, один на один со своим прихожанином, он вдруг смутился и пробормотал:
— Не понимаю, о чем вы меня спрашиваете, мистер Мелон…
— Мой брат умер, у нас в городе умер Кэб Бикерстаф, умер Бирд, и все это только за последние семь месяцев. Что с ними происходит после смерти?
— Всем нам суждено умереть, — произнес пухлый бледный мистер Уотсон.
— Другие люди даже и не знают, когда они умрут.
— Всякий христианин должен готовиться к смерти. — Доктор Уотсон считал, что разговор принимает слишком мрачный оборот.
— Но как готовиться к смерти?
— Праведным житьем.
— А что такое праведное житье? — Мелон никогда не крал, редко говорил неправду, и единственная измена за всю его жизнь — правда, он и сам считал ее смертным грехом — была совершена много лет назад и длилась всего одно лето. — Скажите, доктор Уотсон, что такое вечная жизнь?
— Для меня это продолжение жизни земной, — сказал доктор Уотсон — только более яркое. Отвечает это на ваш вопрос?
Мелон подумал о бесцветности своей жизни и спросил себя, может ли она стать ярче. Неужели загробная жизнь — это вечная скука, и поэтому он так судорожно цепляется за земное существование? Его пробрала дрожь, хотя в доме священника было жарко.