Часы

Джером Джером Клапка

— Слушайте мою философію: она глубже и врне всхъ другихъ.

— Слушайте мои псни: он лучше всхъ въ мір! Покупайте мои картины: только одн он вполн художественны!

— Читайте только мои книги: он самыя интересныя!

— Я — величайшій изъ всхъ сыроваровъ!.. Я — величайшій изъ всхъ воиновъ!.. Я — величайшій государственный дятель!.. Я — величайшій поэтъ!.. Я — величайшій артистъ!.. Я — величайшій скоморохъ!.. Я — величайшій издатель!.. Я — величайшій патріотъ!.. Вс мы вмст составляемъ величайшую націю, подобной которой никогда не было и не будетъ!..

Вс мы громко кричимъ и съ неистовою разнузданностью скачемъ, вертимся, прыгаемъ. бьемъ въ

бубны и литавры. Но никто не ршается врить намъ. Вс стоятъ въ сторон, смотрятъ на насъ, качаютъ головами и шепчутъ другъ другу:

— Каждый изъ этихъ клоуновъ вопитъ о себ, что онъ самый великій человкъ въ мір. Кому же изъ нихъ врить?

— Никому! — раздается въ отвтъ. — Дйствительно великимъ людямъ здсь не мсто. Здсь сборище однихъ лжецовъ, шарлатановъ и безстыдныхъ хвастуновъ, однихъ нахально горланящихъ птуховъ. Тутъ есть только великіе крикуны, и тотъ, кто всхъ перекричитъ, того можно признать величайшимъ горлодеромъ; другихъ заслугъ за этой бснующейся толпой нтъ.

Впрочемъ, вдь и мы сами, составляющіе публику, должны сознаться, что только и длаемъ, что кричимъ о себ и о своихъ мнимыхъ заслугахъ, и тотъ, кто, стоя на своей мусорной куч, суметъ перекричать другихъ, разумется будетъ имть извстное право величать себя первымъ…

Однако я началъ съ часовъ, а захалъ въ царство птуховъ. Пора вернуться опять къ часамъ.

Разскажу, какъ у меня въ дом очутились т самые прихотливые часы, о которыхъ я упомянулъ въ начал этого очерка.

Мы обдали у Бёгльсовъ, которые только что пріобрли себ часы, или, какъ выразился самъ Бёгльсъ, «подцпилъ ихъ въ Эссекс». Онъ всегда что-нибудь «подцпляетъ». Покажетъ вамъ старинную деревянную съ замысловатой рзьбой кровать, всомъ, по крайней мр, тонны въ три и съ умиленіемъ проговоритъ: «Вотъ эту прелестную штучку я подцпилъ въ Голландіи», — словно подобралъ ее валяющуюся гд нибудь подъ окномъ и сунулъ себ въ карманъ, убдившись сначала, что никто не видитъ. ъ

Часы, «подцпленные» Бёгльсомъ въ Эссекс, были изъ такъ называемыхъ «ддовскихъ», въ длиннйшемъ деревянномъ, также покрытомъ искусною рзьбою футляр, и ихъ громкое металлическое степенное тиканье придавало столовой, въ которой они были помщены, какую-то особенную солидность и представляло своеобразный, успокоительно дйствующій аккомпанементъ къ послобденной болтовн.

Бёгльсъ растроганнымъ голосомъ расписывалъ намъ, т.-е. мн съ женой, какъ ему правится это мрное и глубокое тиканье, которое, когда все въ дом затихнетъ, и онъ остается одинъ въ комнат, кажется ему голосомъ стараго мудраго друга, повствующаго о прежнихъ людяхъ, о прежнихъ чувствахъ, мысляхъ и обычаяхъ, о прежнемъ стро жизни, когда все было лучше и краше!

Часы Бёгльса произвели на мою жену такое сильное впечатлніе, что она по дорог домой не говорила ни слова и только при проход черезъ нашу столовую тихо сказала:

— Хорошо бы и намъ имть такіе часы.

Затмъ, переодваясь въ домашнее платье, она въ поясненіе своего желанія, прибавила, что если бы у насъ были такіе часы, то самый домъ нашъ сталъ бы уютне, и мы чувствовали бы себя точно подъ охраною стараго, преданнаго и неизмннаго врнаго друга. Даже и бэби было бы лучше: и надъ нимъ въ ночной тишин ряли бы успокоительно-воркующіе звуки.

Въ Нортгемптоншир у меня былъ одинъ пріятель, большой любитель старинныхъ вещей и всюду ихъ разыскивавшій. Къ нему-то я и обратился съ просьбою достать намъ «ддовскіе» часы. Съ обратной почтой я получилъ отъ него отвтъ, у него имются какъ разъ такіе часы, и онъ готовъ уступить ихъ мн по дружб (у него всегда оказывалось

налицо вс, что было мн нужно). Такъ какъ онъ вмст съ тмъ былъ и любителемъ-фотографомъ, то сдлалъ для меня снимокъ съ тхъ часовъ, о которыхъ сообщалъ, и приложилъ этотъ снимокъ съ письму вмст съ подробнымъ описаніемъ внутренняго устройства часовъ.

Судя по всему, часы были очень старинные и оригинальные, и я попросилъ своего пріятеля немедленно прислать ихъ.

Дня черезъ три, утромъ, на моемъ подъзд позвонились. Конечно, въ этомъ ничего не было необыкновеннаго, но въ данное время оно иметъ связь съ часами, поэтому я и упоминаю о немъ. Побжавшая на звонокъ служанка вернулась съ докладомъ, что меня спрашиваютъ нсколько человкъ. Я поспшилъ на подъздъ и увидлъ пять человкъ желзнодорожныхъ носильщиковъ, принесшихъ чудовищный по своимъ размрамъ ящикъ.

По надписямъ на этомъ ящик я понялъ, что въ немъ заключаются часы, которые мой пріятель совершенно основательно послалъ не почтой, какъ предполагалъ сначала, а по желзной дорог.

— Вотъ и отлично, — весело сказалъ я. — Вносите наверхъ.

— Однимъ намъ не втащить, сэръ, — заявили носильщики. — Нельзя ли еще кого-нибудь намъ на подмогу? Человчка бы хотъ три. Ввосьмеромъ-то мы какъ-нибудь одолемъ эту махину.

Я веллъ позвать дворника и кучера, а самъ взялся быть «третьимъ», и мы, хотя и съ большимъ трудомъ, но все-таки благополучно втащили наверхъ ящикъ, въ которомъ, по мннію моей жены, легко могла бы помститься «Игла Клеопатры». Для того, чтобы вынуть часы, установить ихъ на мст, въ одномъ изъ угловъ нашей столовой и привести въ ходъ, понадобился мастеръ-спеціалистъ. Разумется, нужна была не его физическая сила, а лишь его знаніе и искусство. Часы сразу оказались очень упрямыми; они не желали спокойно стоять въ углу, а все норовили повалиться на бокъ. Только при помощи разныхъ приспособленій, скобокъ и подкладокъ мастеру удалось прикрпить ихъ къ мсту. Провозились мы съ ними до поздняго вечера, такъ что я, отпустивъ мастера почувствовалъ себя совсмъ разбитымъ, хотя не столько помогалъ ему, сколько разсуждалъ съ нимъ и смотрлъ на его

Среди ночи жена вдругъ разбудила меня и, сообщивъ взволнованнымъ голосомъ, что часы пробили тринадцать, съ трепетомъ спросила, какое несчастье предвщаютъ они.

Я отвтилъ, что не знаю, и хотлъ перевернуться на другой бокъ. Но жена заплакала и стала уврять, что у нея есть предчувствіе, какъ бы не умеръ нашъ бэби. Вс мои старанія успокоить ее не повели ни къ чему: она проплакала до утра и уснула немного лишь передъ тмъ, когда нужно было уже вставать. Не выспался, разумется, и я.

Утромъ, во время завтрака, жена продолжала убиваться о предстоявшей, по ея мннію, смерти бэби. Кое-какъ мн удалось убдить ее, что она ночью обсчиталась, что часы пробили вовсе не тринадцать, а какъ слдуетъ двнадцать, и моя милая женушка повеселла.

Однако въ полдень часы, дйствительно, пробили тринадцать, — это я слышалъ ужъ собственными ушами, — и страхи жены не только возобновились, но прямо удвоились. Теперь она была уврена, что мы оба, т.-е. я и бэби, умремъ одновременно, и что она останется бездтною вдовою. Вс мои попытки обратить дло въ шутку еще больше взволновали жену. Она забилась въ истерик и принялась кричать, что, наврное, я и самъ чувствую надъ собою вяніе смерти, только мужественно скрываю это, чтобы успокоить ее, но это совершенно напрасно, такъ какъ она сама настолько мужественна, чтобы покориться неизбжному. Потомъ она объявила, что если бы не противный Бёгльсъ съ его вчными «подцпочками», то ничего бы и не было.