Чай по Прусту: восточно-европейский рассказ
Шрифт:
— Что это? — спрашивал внук. — Деда, кто там говорит?
Задирал голову, смотрел на потолок — никого.
Бежали минуты. Они обошли вокзал по подземным переходам с четырех сторон. Начали от аллеи Иоанна Павла, потом вдоль улиц Хмельной и Злотой до Эмилии Плятер, потом — вдоль Иерусалимских аллей. Малыш засматривался на людей. Приостанавливался перед витринами магазинов.
— Идем, идем, — повторял Янушевский. Он искал место. Все хорошие были заняты. Со стороны Злотой парень с гармонью играл русские мелодии. У лестницы на
Через полчаса они наконец нашли место со стороны Иерусалимских аллей, ближе к переходу на другую сторону. Янушевский встал у стены, осмотрелся.
— Попробуем здесь, — сказал он внуку.
Его руки слегка дрожали, когда он надевал на плечи ремни инструмента. Из-за дрожи, волнения он забыл про коробочку для мелочи. Не достал из полиэтиленового пакета. Негнущимися пальцами провел по клавишам, аккордеон застонал. Начал с «Варшава, моя ты Варшава». Людек минуту смотрел на деда, потом застучал по барабану. Стал ходить туда-сюда. Крутился, кланялся, высоко поднимал палочки. Мальчик в зеленой шапочке с ушами, рюкзачком и с красной коробкой-барабаном сразу привлек внимание. Несколько женщин остановились. Улыбались Людеку.
— Господи, такой маленький должен зарабатывать на жизнь!
Кто-то спросил:
— Эй, куда положить пару злотых?
Только тогда Янушевский поставил коробочку под ноги. И теперь играл одну за другой мелодии прошлых лет: «Зеленая шляпка», «Вальсик Варшавы», «Пойду на Старе Място…», «Красные маки». И опять сначала: «Как улыбка любимой».
А люди подходили, останавливались, слушали, шли дальше. В коробочку сыпались монеты. Дед иногда переставал играть, чтобы забрать оттуда мелочь. Распихивал по карманам. И тогда был слышен барабан: бам-бам, та-та-тра-та-та.
Через два часа внук потянул Янушевского за штанину:
— Дедушка, писать!
Старик сразу стал стаскивать ремни с плеч. Наверху, на галерее, выйдя из туалета, они долго считали деньги. Дед присел на корточки под стеной. Мелочь всыпал обратно в коробку. Считал, шевеля губами. Людек стоял рядом и молча наблюдал. Получилось 85 злотых и 60 грошей. Кто-то бросил две аккуратно сложенные бумажки по доллару. Янушевский, сидя на корточках, опершись о стену, достал сигареты и стеклянную трубочку. Щурясь от дыма, сказал внуку:
— Ну, сынок, мы богачи!
В тот день они больше не играли. Поехали на Барскую. Привезли Крысе розу, купленную на остановке, с самой длинной ножкой, какая нашлась в ведерке. Шоколадку с орешками. Янушевский, улыбающийся, с аккордеоном на плече вошел в палату, где лежала дочь. Людек за ним — с красной коробкой от шоколадного набора.
— Что случилось? Что за маскарад? — засмеялась Крыся. Она уже чувствовала себя лучше — переломы заживали, болело меньше.
Отец рассказал, как они играли на вокзале. Показал
— Еще поживем, дочка, — сказал весело.
Людек ходил между кроватями, барабаня по жестяной коробке. Соседки смеялись.
— Тише, тише, сынок, — сказала мать. Потом посерьезнела: — Попрошайку из него хочешь сделать? — И посмотрела на отца.
— Какого попрошайку ты хочешь из меня сделать, деда? — спрашивал Людек в автобусе, когда они возвращались домой.
— Эх, — вздохнул Янушевский, — твоей маме не угодишь. Но ты не беспокойся, сынок. Что мы заработали, заработали честно.
— Мы честные попрошайки, правда, дедуля?
Янушевский ничего не сказал.
Теперь они ездили каждый день. Играли в переходах. На четвертый день, когда опять играли со стороны Иерусалимских аллей, к Янушевскому подошел мужчина в кожаной куртке. В руке он держал старый портфель с двумя замками и ремешком с пряжкой. Каменщик как раз играл танго «Последнее воскресенье»; людям больше всего нравились танцевальные мелодии, особенно старые шлягеры. Когда он перестал играть, Людек еще немного побарабанил и встал около деда. Незнакомец спросил у Янушевского:
— Мы знакомы?
— Возможно, и знакомы, — ответил каменщик. И присмотрелся повнимательнее.
— Зенек Вожняк, так?
Янушевский покачал головой.
— Имя совпадает, а вот фамилия — нет.
— Подожди, — сказал незнакомец, — в сорок восьмом мы оба были в Кельце. В 127-й части, точно?
— Я служил в сорок восьмом, верно, но не там.
— Лицо знакомое, — упорствовал незнакомец.
— В жизни много кого встречаешь.
— Это правда, — согласился человек с портфелем. — А ты все музицируешь, играешь? И как, удачно?
— Ничего. Мы вдвоем зарабатываем. — Янушевский погладил Людека по зеленой шапочке.
— Внучок, да, внучок?
— Именно.
— Симпатичный мальчонка. — Знакомый незнакомец наклонился к Людеку. — Сколько тебе лет — скажешь дяде?
Мальчик поднял руку и показал четыре пальца.
— О, какой шустрый, — обрадовался дядя. — Ну что, — повернулся он к Янушевскому, — пойдем поболтаем наверху? У меня есть немного времени до отъезда. — Он подмигнул. На голове у него была шляпа, такая же старая, как куртка и портфель.
— А чего, можно пойти, — согласился Янушевский.
В зале они уселись за столик в баре самообслуживания со стороны Иерусалимских аллей. Знакомый незнакомец принес две банки пива и стаканы. Людеку дал вафлю. Шляпу положил на стол. Он был лысый, лоб белый и вспотевший. Опять подмигнул Янушевскому, приоткрыл портфель и показал горлышко бутылки:
— Налить? Собственного изготовления.
Янушевский не возражал. Сидели, пили пиво, смешанное с напитком из бутылки. Это был крепкий самогон. Янушевский, попробовав, одобрительно покачал головой.