Чай по Прусту: восточно-европейский рассказ
Шрифт:
— Понравилось? Понравилось? — допытывался незнакомец.
— Ничего себе. Давненько не пил. А ты, значит, кто?
— Зайонц Збышек, — представился незнакомец. — Должны мы друг друга знать! Ты наверняка меня помнишь!
Янушевский не помнил, но не протестовал, когда знакомый незнакомец подливал самогон в стаканы.
— Где проживаешь?
— В Колюшках. В Колюшки возвращаюсь, от сестры. Лодзинский через час, объявят.
— Объявят, — согласился Янушевский.
Людек съел вафлю, потом вышел за ограждение, отделявшее столики от зала. Бродил поблизости, иногда отходил
В начале седьмого знакомый незнакомец стал прощаться.
— Ну, мне пора! Скоро лодзинский придет. Пока. Всего наилучшего! — И протянул Янушевскому руку.
Каменщик еще минутку посидел, а потом начал собираться. Поднял аккордеон с пола, повесил на плечо, осмотрелся.
— Людек! — позвал, оглядывая зал. — Людек, идем!
Но мальчика не было. Янушевский постоял у столика. Голова кружилась: зал, людей вокруг — все он видел, как в тумане. Снял с плеча аккордеон, положил на стул и вышел за ограждение. Обошел зал, начав с очередей перед кассами. Посмотрел, не катается ли мальчик по эскалатору — вверх-вниз. «Людек, сынок!» — повторял, озираясь. Мальчика нигде не было. Вернулся, опять немного постоял у ограждения, за которым они сидели со знакомым незнакомцем. Потом выходил наружу через стеклянную дверь. Смотрел на машины перед вокзалом, на садящихся и вылезающих из такси. Дальше была улица. Он слышал шум города.
Старик помнил, что спрашивал бармена:
— Ты не видел мальчика в зеленой шапочке?
Тот не понял:
— Кого, кого?
— Мальчика в зеленой шапочке. С красной коробкой.
Парень покачал головой. Только тогда Янушевский повернулся и крикнул: «Людек!»
Несколько человек за столиками оглянулись. Спотыкаясь, старик выбежал за ограждение. Подскакивая на здоровой ноге, обежал зал. Проковылял вдоль касс, задевая людей, заглянул в несколько магазинов и киосков. Поднялся наверх, где в первый день они считали мелочь. Перегнувшись через перила, смотрел вниз. Зеленой шапочки нигде не было. Только серая толпа.
— Экспресс «Кракус» до Кракова и Закопане прибывает на третий путь второго перрона. Вагоны сто один, сто два, сто три останавливаются в первом секторе… — услышал он над головой.
Позднее в вокзальном отделении полиции дошло до потасовки. Полицейские на следующий день, уже приняв заявление о пропаже ребенка, говорили, что да, был здесь вчера вечером один такой, в годах. Требовал, чтоб пошли с ним документы у людей проверять, останавливать поезда. Они не могли понять, что случилось. Пьяный, употреблял нецензурные слова. Обзывался. Кулаком грозил дежурным.
— Пришлось применить силу, чтобы успокоить. Потом отправили его на Кольскую.
Янушевский провел ночь в вытрезвителе. Там, под утро, когда просыпался от тяжкого сна, замелькали
— Зенек, Зенек, вставай!
Знакомый незнакомец спрашивал на ухо:
— Мы знакомы? Мы знакомы?
Людек говорил где-то рядом:
— Дедуля, когда мы поедем на Барскую?
— Сынок! — кричал Янушевский на Кольской. — Сынок!
В девять старого каменщика отпустили, списав его данные с паспорта без обложки. Он сразу похромал на остановку и вернулся на Центральный. И как вчера — два раза обошел огромный вокзал. Заглянул в зал ожидания на втором этаже. Может, думал, внук провел там ночь. Свернувшись калачиком, проспал на лавке. Или еще где-нибудь, в каком-нибудь баре, магазине, ларьке. Спрашивал людей, продавцов, буфетчиков, кассирш. Мальчика никто не видел.
Около загородочки, где пили вчера с мужиком из Колюшек, постоял немного. Стул, на котором оставил аккордеон, был пуст.
Позднее, уже когда ехал к Крыське, он еще надеялся, что Людек у матери. Думал: войдет и увидит внука у дочкиной кровати. Красная коробка будет лежать на одеяле, рядом — зеленая шапочка.
Но когда он вошел в палату, понял: ничего такого не случилось. Нет здесь малыша. А Крыся, едва взглянув на отца, сразу догадалась, что стряслась беда. Попыталась сесть. Оперлась на локти.
— Что, что? Пап, что случилось? На кого ты похож!
— Нет его у тебя, дочка? — спросил Янушевский.
— Кого нет? Что случилось? — закричала Крыська. — Матерь Божья! Пропал, да?
Янушевский, с синяком на лбу, в черном пиджаке с полуоторванным рукавом, стоял над дочерью. Сжимал и разжимал пальцы на спинке кровати.
На крик прибежали врачи и сестры. Первой — старшая медсестра.
— В чем дело? Что за крики? Пани Крыся!
— Он ребенка моего потерял! — голосила Крыська. — Мой собственный отец!
Заглядывали больные из коридора. Те, кто лежал рядом, сели на кроватях.
— Успокойтесь, пани Крыся! — сказала медсестра. И Янушевскому: — Рассказывайте.
Только после его рассказа было сделано заявление о пропаже Людека. Старшая медсестра сама позвонила из процедурного кабинета на Центральный вокзал, в полицию, в службу охраны порядка. Даже на телевидение, где пообещали заняться этим делом в программе «Ищу тебя».
Но когда они попросили фотографию мальчика, оказалось, что фотографии нет. Медсестра передала трубку Янушевскому.
— Договоритесь сами, нужна фотокарточка.
Каменщик взял трубку, молча подержал возле уха, потом сказал:
— Нет у внука фотокарточки.
Медсестра не хотела верить. Побежала спросить мать.
— Пани Крыся! Нужна фотография сына!
Крыська заплакала и отвернулась к окну.
Только когда отец уходил, опять приподнялась:
— Пап, ищи его! Если не найдешь, клянусь Богом, я домой не вернусь! Не видать вам меня!
Янушевский немного постоял в дверях, повернулся и вышел.
Проходили месяцы, весны, зимы. Крыська рассказывает, что отец каждый день ездит на Центральный вокзал. Тетя Божена вздыхает, Гитлер говорит: