Чайка
Шрифт:
Это была правда. Она вся искрилась надеждой, доверием, радостью, по которой так изголодалась в эти бесконечные грустные дни.
– Я, кажется, похудела, – заметила она. Но все это говорилось и слушалось машинально, а глаза их не отрывались друг от друга, словно не могли наглядеться досыта.
Затем они вышли на патио и сели на старую скамейку, на солнце.
На Жуаните было одно из ее старых школьных платьев, черное, гладкое, с круглым вырезом у шеи и воротником из испанского кружева. Глаза ее горели, как голубые огни, под темными бровями, а волосы окружали
Кент не замечал отдельных черт ее красоты. Все тонуло в одном общем ослепительном впечатлении. Вот она снова так близко от него, Жуанита на старом ранчо, прелестное дитя и женщина вместе. Это было главное.
Стройные руки, юная грудь под гладким черным платьем, сочетание прелестной серьезности, стремительности и жизнерадостности, яркие краски – все это можно было встретить и у других женщин. Но эта была для него единственной женщиной в мире.
– Билли здесь нет, – сказал, а не спросил он.
Она посмотрела на него подозрительно, и щеки ее немного побледнели.
– Нет. Сейчас нет. – Она гордо остановилась. К чему объяснять?
– Как вы узнали, что я здесь?
– Догадался чутьем. А, приехав в Солито, узнал, что вы уже несколько недель дома.
Опять это странное сожаление в голосе, этот участливый взгляд.
– Вы знали, что отец Билли умер?
Жуаните хотелось отвлечь его внимание от себя.
Его удивленный взгляд был ответом. Он был так удивлен, что не мог выговорить ни слова.
– Старик Чэттертон?!
– Да. Скоропостижно. Через два-три дня после нашей свадьбы. Билли… Билли был дома, когда он заболел пневмонией и умер. Но, вероятно, все же это было последствием того падения из автомобиля.
– Кэрвуд Чэттертон умер, – повторил Кент, все еще как будто не представляя себе этого. – Странно, сегодня утром у меня вдруг появилось желание поговорить по телефону с редакцией «Солнца». Но я как-то не успел… Я звонил в Сан-Матео, – сказал он с некоторым колебанием. И через минуту, с коротким, но невеселым смешком, значения которого Жуанита не поняла, добавил:
– Но кто-то, вероятно, дежурный телефонист сказал, что дом заперт.
– Бедный мистер Чэттертон, – сказала Жуанита, в которой эти слова оживили воспоминание о нем. – Он был так любезен со мной всегда! Показывал мне гравюры, играл в криббэдж, пока… Она замолчала. «Пока миссис Чэттертон не приехала», – хотела она сказать, но о ней она почему-то не могла вспоминать без боли в сердце.
Кент все еще не опомнился от неожиданности.
– Да, вот так история! – пробурчал он, пристально глядя на Жуаниту, словно подозревая что-то недосказанное за ее сдержанными речами.
– Но, Боже мой, где же вы были все время, Кент, если не слышали об этом?!
Кент ответил не сразу и нахмурился.
– На море. Плавал три недели на торговом судне «Мадлен Ганзен».
– Большое судно? И что это была за экспедиция? – спросила с интересом Жуанита.
– Четыре тысячи тонн, – отвечал он лаконично, с легкой иронией в глазах.
– О! А это… много?
– Не особенно. И там не было радио, так что я не мог узнать новость
Кент вытянул свои длинные ноги и задумчиво посмотрел на них из-под низко надвинутой шапочки. – Да, это, пожалуй, было самым жутким испытанием в моей жизни.
– Но зачем вы поехали, Кент?
– Не знаю. – Впервые она заметила в нем прежнюю лаконичность и сухость. И минуту оба молчали.
– А теперь вы что будете делать, Кент?
– Съезжу в Балтимору повидать мать… Да, знаете, нашелся издатель для моих рассказов.
– Кент, неужели книга?
– Книга. Одна из двух тысяч книг, которые будут изданы в сентябре, – ответил он сухо. – Но нет, не буду притворяться, я ужасно доволен. И хочу повидать мать и отца… История блудного сына доведена до конца (его лицо снова потемнело). Мать и отец этим летом сделают свой первый за двадцать пять лет визит в Калифорнию, и я буду их сопровождать. Так, приблизительно в июле, если вы еще будете здесь, вы можете ожидать нашего нашествия, так как мы завернем в ваши места. Да, это напомнило мне кое-что еще…
Он порылся в карманах и вытащил пачку документов.
– «Мадлен Ганзен» прибыла в Сан-Франциско только вчера вечером. Так что я не успел все оформить. Но я нашел… Да, кстати, ведь ранчо продано в прошлом августе, не так ли?
– А это вы как узнали?
– Потом объясню. Известно вам, кто владелец?
Его тон заставил Жуаниту напряженно взглянуть на него.
– Нет. Я писала моим… то есть родственникам сеньоры в Мехико и наследникам. Но они не ответили. Они, должно быть, за границей или на юге.
– Это я купил его, – сказал Кент просто.
– Вы?!
– Да, я. Зимой. После того, как вы убежали от миссис Чэттертон, и я не мог вас найти.
– Вы, – повторила она, ошеломленная. – Но чего ради?
– Потому что не хотел, чтобы его купил кто-нибудь другой… Не предвидя, что вы встретите Билли, что выйдете за него замуж… не зная даже, что вы в Калифорнии, я чувствовал, что когда-нибудь вы прилетите снова сюда, как чайка… что здесь вы обретете снова саму себя, Нита!..
Она улыбнулась, но губы у нее подергивались, глаза были мокры и смотрели в пространство, как слепые. Она крепко сжала руку Кента, борясь со своим волнением.
– И так я и сделала, – шепнула она.
– Сегодня утром, сойдя на берег и приняв приличный вид, я пытался, как я уже говорил, поговорить с Сан-Матео. И мне ответили, что Чэттертоны уехали. Но дело у меня, собственно, только к вам, и мне казалось, что вы здесь. В отеле, адрес которого я, уезжая, оставил миссис Чэттертон, меня ожидало письмо от нее, видимо, написанное тотчас после вашего венчания. Она не упоминала о болезни старика… Скажите мне одно, Нита, – перебил себя Кент внезапно охрипшим голосом, уставившись на свои башмаки, – когда вы встретились с Билли? Как это вышло, что вы обручились?