Чайковский. Музыка и жизнь

Рядчикова Татьяна

В декабре Пётр Ильич сообщал Модесту: «Давно не писал тебе, но у меня множество обстоятельств, лишавших меня возможности писать письма, ибо все свободное время я посвящал одной особе, о которой ты уже, конечно, слышал, и которую я очень люблю».

Де Лазари свидетельствовал: «Я как теперь вижу лица Арто и Чайковского, смотрящих друг на друга, их взаимное смущение во время разговора и сияющие восторгом глаза». Чайковский был в восторге от Арто: «Мне трудно понравиться, но эта женщина прямо с ума меня свела. Ей-богу, я никогда не представлял себе, что могу до такой степени увлечься. Когда она поёт, я испытываю нечто совсем ещё мне неведомое! Новое, чудное!.. А какая у неё рука!.. Я давно такой не видывал! Одна эта рука, с её грацией во всяком движении, способна заставить меня позабыть всё на свете».

Отцу Илье Петровичу Пётр Ильич подробно описал свою любовную эпопею: «Милый, дорогой мой папочка!… Так как до вас, конечно, доходили слухи о моей женитьбе и вам, быть может, неприятно, что я сам о ней ничего вам не писал, то я вам сейчас объясню в чем дело. С Арто я познакомился весной, но у неё был всего один раз, после её бенефиса, на ужине. По возвращении её нынешней осенью я в продолжение месяца вовсе у неё не был. Случайно встретились мы с ней на одном музыкальном

вечере; она изъявила удивление, что я у неё не бываю, я обещал быть у неё, но не исполнил бы обещания (по свойственной мне тугости на новые знакомства), если бы Антон Рубинштейн, проездом бывший в Москве, не потащил меня к ней. С тех пор я чуть не каждый день стал получать от неё пригласительные записки и мало-помалу привык бывать у неё каждый день. Вскоре мы воспламенились друг к другу весьма нежными чувствами, и взаимные признания немедленно засим воспоследовали. Само собой, что тут возник вопрос о законном браке, которого мы оба с ней весьма желаем и который должен совершиться летом, если ничто тому не помешает. Но в том-то и сила, что существуют некоторые препятствия. Во-первых, её мать, которая постоянно находится при ней и имеет на свою дочь значительное влияние, противится браку, находя, что я слишком молод для дочери и, по всей вероятности, боясь, что я заставлю её жить в России. Во-вторых, мои друзья, и в особенности Н. Рубинштейн, употребляют самые энергические усилия, дабы я не исполнил предполагаемый план женитьбы. Они говорят, что, сделавшись мужем знаменитой певицы, я буду играть весьма жалкую роль мужа своей жены, т. е. буду ездить за ней по всем углам Европы, жить на её счет, отвыкну и не буду иметь возможности работать, словом, что когда любовь моя к ней немножко охладеет, останутся одни страдания самолюбия, отчаяние и погибель. Можно было бы предупредить возможность этого несчастья решением её сойти со сцены и жить в России – но она говорит, что, несмотря на всю свою любовь ко мне, она не может решиться бросить сцену, к которой привыкла и которая доставляет ей славу и деньги. В настоящее время она уже уехала петь в Варшаву, и мы остановились на том, что летом я приеду в её имение (близ Парижа), и там решится судьба.

Подобно тому, как она не может решиться бросить сцену, я, со своей стороны, колеблюсь пожертвовать для нее своей будущностью, ибо не подлежит сомнению, что я лишусь возможности идти вперёд по своей дороге, если слепо последую за ней. Итак, милый папочка, вы видите, что положение моё очень затруднительно: с одной стороны, я привязался к ней всеми силами души, и, мне кажется, невозможно прожить без неё, но, с другой стороны, холодный рассудок заставляет меня призадумываться над возможностью тех несчастий, которые рисуют мои приятели. Жду, голубчик, вашего взгляда на это дело.

Я совершенно здоров, и жизнь моя идёт установленным порядком, с той разницей, что её теперь нет, и я грущу».

В ответ на это признательное письмо Пётр Ильич получил от Ильи Петровича следующее обстоятельное письмо: «Ты просишь совета, милый мой Петя, в самом важном деле твоей судьбы. Правда, мой друг, женитьба есть такой отважный шаг в жизни, который нельзя сделать необдуманно, это вопрос на жизнь или смерть, на быть или не быть, это риск игрока, это азарт храбреца, это такой поступок, после которого нет возврата, хотя, впрочем, молодость и пылкий характер пренебрегают им, предоставляя себе жить, как хочется, не стесняясь ни сердечным контрактом, ни церковным обрядом. В коротенькой приписке, сунутой в конверт письма Толи, ты уже знаешь, мой друг, мой взгляд на твою женитьбу: я радуюсь, радуюсь, как отец взрослого сына или созревшей дочери, на предполагаемый брак достойного на достойнейшей. Ты любишь, и она любит, ну, и дело в шляпе, но… ах, это проклятое но!., а ведь, действительно, надо думать, надо разобрать все по косточкам, надо развязать этот гордиев узелок по ниточкам. Дезире, т. е. желанная, непременно должна быть прекрасна во всех отношениях, потому что мой сын Петр в неё влюбился, а сын мой Пётр человек со вкусом, человек разумный, человек с дарованиями, и, судя по характеру, он должен избрать себе жену таких же свойств. О летах тут речи нет, оба вы уже возмужалые, а два года разницы не значат тут ничего, а что касается до состояния и положения каждого из вас, то об этом мы рассуждать станем. Ты артист, она тоже артистка, оба вы снискиваете капитал из ваших талантов, только она уже снискала себе и капитал, и славу, а ты едва только начинаешь снискивать и, Бог знает, достигнешь ли того, что она имеет. Друзья-приятели сознают твой талант, но боятся, чтобы ты не потерял его с этой переменой; я против этого. Если ты ради таланта бросил коронную службу, то, конечно, не перестанешь быть артистом даже и тогда, когда на первых порах не будешь счастлив: так бывает почти со всеми музыкантами. Ты горд и тебе неприятно, что ещё не приобрел настолько, чтобы содержать жену, чтобы не зависел от её кошелька. Да, мой друг, я понимаю тебя, это горько, неприятно, но если ты и она в одно время станете трудиться и приобретать, то вам не завидно будет: иди ты своей дорогой, она пусть идёт своей и помогайте друг другу. Ни тебе, ни ей не следует сходить со своей колеи до тех пор, пока не накопите настолько, чтобы сказать: это мы, это наши общие труды. Разберём слова: 1. «Сделавшись мужем знаменитой певицы, тебе предстоит жалкая роль ездить с ней по всем углам Европы, жить на её счет и будто отвыкнешь через это работать в свою пользу». Если вы полюбили друг друга не ветреным образом, а солидно, как подобает людям вашего возраста, если обеты ваши искренни и неизменны, то всё это вздор. Счастливая супружеская жизнь основана на взаимном уважении; ни ты не допустишь, чтобы жена твоя была при тебе вроде служанки, ни она не станет требовать, чтобы ты был её лакеем, а сопутствовать можно всегда и следует, лишь бы в то же время сочинять и где прилично ставить свою оперу или публично разыграть твою симфонию, или что другое. Добрый друг сумеет возбудить твоё вдохновение, успевай только записывать, с такой особой, как твоя желанная, ты скорее усовершенствуешься, чем потеряешь твой талант. 2. «Если она к тебе или ты к ней немножко охладеете, останутся одни страдания самолюбия, отчаяние и гибель». – Зачем же охладевать? Я прожил 21 год с твоей матерью, и во всё это время одинаково любил её с пылкостью юноши, и уважал, и боготворил её, как святую. Если твоя желанная имеет такие же качества, как твоя мать, на которую ты похож, то всё это предположение вздор. Ты, кажется, очень хорошо знаешь, как артисты не имеют отечества; они принадлежат

всему миру. Зачем же ей, или даже тебе, непременно жить в России, в Москве или в Петербурге? Хорошо, если где выгодно жить, вот если бы она сделала длинный контракт на петербургскую оперную сцену (разумеется, не переменяя фамилии), как Лукка, Патти и другие, – это было бы приятно всем нам. 3. «Как она не может решиться покинуть сцену, так ты боишься жертвовать ей всей твоей будущностью, ибо, не подлежит сомнению, лишишься возможности идти вперёд по своей дороге, если слепо последуешь за ней». – Оставлять ей сцену не следует, как я писал выше, а тебе также не следует бросать занятие артиста по призванию. Будущность наша известна только Богу, но зачем предполагать, что ты лишишься возможности идти вперёд по своей дороге, если слепо станешь следовать за ней? Это значит, что ты как будто не имеешь своего характера, а будешь простым прихвостнем, станешь только носить её шлейф и двумя пальчиками выводить на сцену, а потом улизнешь в толпу, как ничтожный прислужник. Нет, мой друг, будь ты прислужником, но только прислужником самостоятельным, когда она будет петь твою арию, так, чтобы аплодисменты принадлежали вам обоим – зачем же тогда слепо следовать? Если она тебя искренно любит, то и ей ведь это будет неприятно (помни взаимное уважение). Обо всем этом вы должны сами рассудить и помнить мой завет: счастливый брак зависит от взаимной любви и уважения. Затем, я бы желал сделать вам обоим вопрос: испытали ли вы себя? Ведь «жениться – не поле перейти», говорит пословица, точно ли вы любите друг друга навеки? Твой характер я, милый сын мой, знаю и на тебя надеюсь, но, милая желанная, тебя я еще не имею счастья знать, знаю только твою прекрасную душу и сердце через него. Не худо бы было вам испытать друг друга, ради Бога только не ревностью, а временем. Подождите и беспрестанно спрашивайте себя: правда ли, я люблю её, правда ли, он любит меня, в правду ли он (или она) может делить со мной и радость, и горе целый век? Если время вам скажет только условно: да, может бьггь, я буду счастлив, а я счастлива, то это ещё не совсем так. Испытайте ещё раз и потом уже решайте, помолясь Богу.

Напиши мне, голубчик, откровенно, какой характер у твоей желанной – переведи ей это нежное слово – «дезире». Участие матушек в сердечных делах ничего не значит; однако же, подумай».

Сестра Александра написала: «Вот уже три дня, что я получила твоё письмо, дорогой Петруша, и всё еще не могу успокоиться, сердце бьётся, в жар бросает, спать не могу, а всё оттого, что радость пополам с тревогой; мне кажется, что так должны чувствовать матери, отдающие замуж шестнадцатилетнюю дочь. Итак, ты женишься, это очевидно. Одно из самых сильных, затаённых моих желаний сбывается; как же, казалось бы, не ликовать, а тут как назло тревожные мысли так и лезут».

В январе Пётр Ильич пишет брату Анатолию скептически:

«Касательно известного тебе любовного похождения, случившегося со мной в начале зимы, я скажу тебе, что очень сомнительно, чтобы мое вступление в узы гименея состоялось. Это начинает несколько расстраиваться. Подробности расскажу после. Теперь не время».

Подробности состояли в том, что Дезире Арто в Варшаве экстренно вышла замуж за певца Падиллу, даже не известив об этом своего бывшего жениха. Де Лазари рассказывает, как было получено в Москве это известие: «Однажды, уже в январе, вечером, часов в семь, входит к Петру Ильичу в комнату Николай Григорьевич, держа письмо какое-то и громко смеясь:

– Знаешь, Петя, какое известие я получил? Прочти, или я, лучше, сам тебе прочту его. Господи, как я рад! Слава Богу, слава Богу! – Арто замуж вышла! И знаешь за кого? Падиллу! Ну, не прав ли я был, когда говорил тебе, что не ты ей нужен в мужья?! Вот ей настоящая партия, а ты нам, пойми, нам, России, нужен, а не в прислужники знаменитой иностранке.

Чайковский не сказал ни слова. Он только побледнел и вышел. Через несколько дней его уже узнать нельзя было. Опять довольный, спокойный и всецело занятый одной заботой – творчеством».

В письме Модесту от 1 февраля 1869 года Пётр Ильич сообщал: «История с Арто разрешилась самым забавным образом; она в Варшаве влюбилась в баритона Падиллу, который здесь был предметом её насмешек, и выходит за него замуж! Какова госпожа? Нужно знать подробности наших отношений с ней, чтобы иметь понятие о том, до какой степени эта развязка смешна».

Илья Петрович ничуть не расстроился изменой Арто:

– Поступок мадмуазель Арто меня радует. Слава Богу, значит, что она не совсем увлекла тебя; интриганка, страстная женщина и фальшивая – вот кто она. Стало быть, не пара тебе – да и Бог с ней.

Через год им предстояла встреча, и Пётр Ильич писал по этому поводу брату Анатолию: «Скоро мне предстоит свидание с Арто. Она здесь будет на днях, и мне, наверно, придётся с ней встретиться… Эта женщина причинила мне много огорчений, но тем не менее меня влечёт к ней какая-то неизъяснимая симпатия до такой степени, что я начинаю с лихорадочным нетерпением поджидать её приезда. Увы! Это всё-таки не любовь».

Встретились они, как чужие. Но, «когда в 1869 г. Арто в первый раз, – говорит Кашкин, -выступила на сцене Большого театра, мне пришлось сидеть в партере рядом с Чайковским, волновавшимся очень сильно. При появлении артистки на сцене он закрылся биноклем и не отнимал его от глаз до конца действия, но едва ли много мог видеть, потому что у него самого из-под бинокля катились слезы, которых он как будто не замечал».

Через двадцать лет они снова встретились, и вся симпатия и взаимная любовь, переродившись в прочную дружбу, воскресли и не прекращались до смерти.

17. Каменка и её обитатели

Лето 1868 года Пётр Ильич наконец-то провел в Каменке, куда съехалась почти вся семья Чайковских с Ильёй Петровичем во главе. В июне там была отпразднована свадьба Ипполита Ильича с Софьей Петровной Никоновой. К этому торжественному дню был затеян фейерверк домашнего приготовления. Вместе с молодежью Пётр Ильич растирал порох, готовил гильзы, клеил фонари для иллюминации. «Как ребёнком в Алапаеве, он продолжал быть изобретателем всевозможных забав. Так, он сначала выдумал спорт «прыганья через канавы», который увлёк всех обитателей каменского общества, не исключая и самого сорокалетнего собственника Каменки, Николая Васильевича. Так точно им придумано было устройство костров во время поездок в лес, и все за ним из кожи вон лезли перещеголять друг друга колоссальностью костра. Одолеть широкую канаву, сравняться ловкостью с лучшим из нас, воздвигнуть самый большой и эффектно горящий костёр, судя по его торжествующему виду, по спорам, которые по этому поводу возникали, ему, казалось, было столь же интересно, как добиться успеха одного из своих музыкальных чад», – пишет Модест Ильич.