Чайник Рассела и бритва Оккама

Кантор Максим Карлович

— Повторите заказ, сэр. Плохая слышимость, сэр.

— Не обязательно с Луары. Устроит любая этикетка. Ах да, да. Понимаю.

— Желаете пива?

— Благодарю вас. Пожалуй, нет. Итак, мосье Вытоптов, вы жили в Париже.

— Золотые парижские годы!

— Плясали в ресторане «Максим»? — осторожно спросил Мегре. — Мне случалось бывать. Не посетителем, а по службе. А вы, значит, танцевали?

— Пардон?

— Так сказано в бумагах, которые мне передал Лестрейд.

— Признаюсь, я был близко знаком с приятной барышней

из тамошнего кордебалета. В некотором смысле, конечно, мы с моей милой Анеттой порой пускались в пляс… Кстати, комиссар, раз уж речь зашла о бумагах. Мою фамилию следует писать и произносить иначе. Отнюдь не Вытоптов.

— А как же?

— Первая эмиграция, мсье комиссар, состоит из людей с родословной. Русская аристократия. Золотой фонд нации. Принято решение выделять написанием наше происхождение. Фамилию следует писать так: Вытоптофф, с двойным ф, — и философ изобразил правильный вариант написания на салфетке.

— Приму к сведению. Значит вы были посетителем «Максима»?

— Завсегдатаем был, Мегре! Завсегдатаем! Ценителем! Конассером! И не только «Максима», комиссар! В те годы, mon cher ami — вы не против, что я так называю вас, мсье комиссар? Чувствую к вам сердечное расположение — я показал бы вам места достойные! Не то что это, — Эндрю Вытоптов царственным жестом обвел индийский интерьер.

— Иными словами, деньги у вас водились, мсье Вытоптофф. «Максим» — не дешевое заведение. Ну что ж, попробуем кофе… — Мегре отхлебнул кофе. Комиссар обычно пил кофе на левом берегу, в брасри на углу рю дез Эколь и рю Кармен. Впрочем, и здешний кофе вполне можно было пить. Если думать, что это крепкий чай, то вполне можно пить. Не так страшно. — Вам нравится кофе, мсье Вытоптофф? Расскажите о ваших приключениях в Турции. Как понимаю, отплыли из России вместе с войсками барона Врангеля? Потом — голод в Стамбуле? Оттуда в Париж, так?

— Голодал в Стамбуле? Комиссар, вы положительно меня удивляете. Плясал в «Максиме», голодал в Стамбуле…Что это, мсье, розыгрыш?

— Так сказано, — Мерге сунул руку в карман пальто за бумагами Лестрейда, вытащил смятые листки, покрытые каракулями инспектора. Лестрейд терпеть не мог читать, но и к чистописанию относился скверно. — Вот, тут… — силясь разобрать почерк инспектора, щурился на бумагу Мегре, — где же это? А, вот…голодал в Турции…

— Вы о моей военной службе? Кровавый эпизод в Дарданеллах. Мы все прошли через испытания, не правда ли, комиссар? Я вижу в вас собрата по оружию, mon ami! Служили?

— Я и сейчас на службе, мосье Вытоптофф.

— Ах, да, mon Dieu! Разумеется, я и забыл. Сидим, как с добрым другом в кафе у Сорбонны… Итак, операция в Дарданеллах. Глупейший план стратега Черчилля. Вас не шокирует моя прямота? Я ученый, мсье комиссар, во мне говорит страсть к фактам.

— Мсье Вытоптофф, поверьте, полицейские тоже предпочитают факты. Значит, вы были на фронте? Сражались в войсках Российской империи?

—

Вы, надеюсь, не русофоб? Защитить Отчизну, мсье, это священный долг.

— Вернемся к Турции, — попросил настойчивый Мегре.

— Позвольте, я не уклоняюсь от вопроса. Отдать жизнь за други своя, мсье комиссар, есть почетная обязанность всякого православного. Боши, турки… мы сражались в составе австралийских частей… Да-с, дел хватало.

— Простите, я не ослышался, австралийцы — ваши друзья?

— С чего вы взяли? Я православный, мсье.

— Но это ваши собственные слова…

Как же хотелось комиссару горячего круассана. И нормальный кофе был бы кстати.

— Вы сказали, мсье Вытоптофф, что готовы отдать жизнь за своих друзей австралийцев…

— Это такое выражение, Мегре. Русская поговорка, понимаете? Так уж говорится: «отдать жизнь свою за други своя», ну, когда идешь куда-нибудь с кем-нибудь воевать.

— Но при этом не обязательно дружить? Скажем, идете воевать в Турцию… или, допустим, в Японию…

— Не надо все понимать буквально. За Русь святую готов к чертям в ад, не то что в Галлиполи! Голод в Турции, говорите? Да, мы действительно голодали на крейсере «Аскольд».

— Вы моряк, мосье?

— Необстрелянным мальчишкой попал в пекло. И Георгий дважды тронул пулею нетронутую грудь, как сказал поэт. Вы понимаете, о чем я?

— Не вполне, но стараюсь, мсье. Из Галлиполи вернулись в Россию?

— Мечтал попасть на фронт в Салониках… Греция, лорд Байрон…Вы понимаете меня, мсье? Освободить юную гречанку, прижать дитя к солдатской груди. Два православных сердца бьются в унисон, а вокруг турецкие пути… Из Галлиполи меня перевели в Салоники, mon ami! Ах, мсье комиссар, то был порыв, не судите строго молодого героя!

— Ну что вы, мсье Вытоптофф. — Мегре с наслаждением затянулся терпким, чуть сладковатым табаком. Первая утренняя трубка — это острое удовольствие. Возможно, сопоставимое с объятиями юной гречанки под градом турецких пуль. Он затянулся еще раз, подержал дым во рту. — А как оказались в Париже? Присоединились к французскому корпусу? — То была одна из тех догадок, которые порой осеняли Мегре и поражали своей простотой его собеседников. — По-французски говорите превосходно, французы были союзниками русских… Сначала с австралийцами вместе, потом с французами… так и в Париж попали, да? Я прав, мсье Вытоптофф?

— Все было иначе, комиссар. Из Салоников я вместе с армией вернулся в Россию. Вернулся лишь затем, чтобы видеть агонию моей несчастной Родины. Вслед за армией приехали и убийцы державы. Проклятый Чухонский вокзал…

Мегре не мог оценить реплики и лишь сочувственно попыхивал трубкой.

— На Финляндский вокзал в пломбированном вагоне из Германии прислали большевиков, — объяснил Эндрю Вытоптов.

Мегре знал, что когда русские эмигранты говорят о своем Отечестве, полагается опустить глаза и вздохнуть.