Че Гевара. Важна только революция
Шрифт:
В ожидании прибытия остальных членов кубинской бригады, добиравшихся разрозненными группами по различным маршрутам, Рибальта поселил Че и двух его товарищей на маленькой ферме, которую снял в пригороде Дар-эс-Салама. Взяв словарь суахили, Че выбрал новые имена для каждого из них. Дреке получил имя Моха (Один), Папи — Мбили (Два), а Че — Тато (Три).
В отсутствие Лорана Кабилы и других лидеров конголезских повстанцев, которые отбыли в Каир на саммит революционных сил, их представителем в Дар-эс-Саламе был Годфруа Чамалесо. Он с недоумением воспринял присутствие среди кубинцев белых людей, но ему объяснили, что человек, который называет себя Тато, является врачом, ветераном партизанского движения и говорит по-французски, а Мбили, также белый, прибыл в Африку, поскольку обладает огромным и бесценным опытом участия в партизанской борьбе.
Но это, конечно, было временной отговоркой, и вопрос о том, когда и кому открыть истинное лицо руководителя кубинской группы, на долгое время остался серьезной проблемой. Че
«Я не говорил никому из конголезцев о том, что решил сражаться здесь, — писал позднее Че. — Во время первой беседы с Кабилой я не мог сделать этого, поскольку ничего еще не было решено, а после одобрения плана сообщать о моем проекте до прибытия на место назначения было опасно. Я решил поэтому поставить их перед фактом… Я понимал, что в случае негативной реакции окажусь в затруднительном положении, так как пути назад у меня не было, однако я счел, что им будет трудно отказать мне. [В сущности, ] я намеревался шантажировать их фактом своего присутствия».
Че не мог вернуться на Кубу не потому, что между ним и Фиделем возник какой-то разлад, а потому, что он принял решение уехать оттуда, окончательное и бесповоротное. Вся репутация Че Гевары была построена на твердом следовании данному слову, и ничто в мире не могло заставить его действовать иначе.
Следует еще раз подчеркнуть, что Че не просто «оставил Кубу» — он сжег за собой все мосты. Об этом свидетельствует небольшое послание Фиделю, которое тот должен был обнародовать, когда сочтет нужным. Это было одновременно и подведение итогов их совместной деятельности, и прощальное письмо, и акт освобождения кубинского правительства от любой ответственности за его последующие действия, и последняя воля, и завещание Че. Гласило оно следующее:
Фидель!
В этот момент мне многое вспоминается: как мы встретились в доме Марии Антонии [в Мехико], как ты предложил мне присоединиться к вам и сколько было всяких сложностей, сопутствовавших нашей подготовке. Однажды мне задали вопрос, кого следует уведомить в случае моей смерти, и реальная возможность такого исхода поразила нас всех. Позже мы поняли, что именно так и обстоит дело, что в революции ты или побеждаешь, или погибаешь (если это подлинная революция).
Сегодня все это звучит для нас не так драматично, поскольку мы повзрослели. Но события повторяются вновь. Я чувствую, что исполнил часть своего долга (это привязывало меня к кубинской революции и земле, на которой она развивалась), и теперь я прощаюсь с тобой, с товарищами, с твоим народом, который стал моим народом.
Я официально отказываюсь от всех своих постов в руководстве партии, от должности министра, от ранга команданте и от кубинского гражданства. Никакие должности не держат теперь меня на Кубе.
Оглядываясь на свое прошлое, я думаю, что достаточно честно и преданно работал во имя приближения триумфа революции. Моим единственным серьезным упущением стало то, что в Сьерра-Маэстре я поначалу не очень верил в тебя и слишком долго не мог признать в тебе качества лидера и революционера… [39]
В мире есть и другие страны, где требуются мои скромные усилия. Я могу сделать то, от чего отказался ты в силу своих обязанностей лидера Кубы, и настало время нам расстаться.
Я хочу, чтобы ты знал: я делаю это со смешанным чувством радости и грусти. Я оставляю на Кубе чистейшие из своих помыслов как созидателя, оставляю самых любимых своих людей. И я оставляю народ, который принял меня как сына. Какую-то часть моей души это ранит. Но к новым полям сражений я несу убежденность, которой ты меня научил, революционный дух моего народа, ощущение того, что исполняю священнейший долг — я имею в виду борьбу против мирового империализма. Это успокаивает и залечивает самые глубокие раны…
Если я встречу свой смертный час под чужим небом, то моя последняя мысль будет о нашем народе и особенно о тебе… Меня нимало не огорчает, что я не могу оставить никаких материальных ценностей жене и детям. Я даже рад этому обстоятельству. Я ничего не прошу для них, поскольку государство обеспечит моих близких всем необходимым для жизни, даст детям образование…
Вперед, к окончательной победе! Родина или смерть! Обнимаю тебя со всем революционным пылом.
39
Че, по-видимому, имеет в виду, что после подписания «Майамского пакта» он на короткое время разуверился в Фиделе. (Примеч. авт.)
Также Гевара оставил письмо, которое просил передать родителям.
Дорогие
Снова под своими стопами я чувствую ребра Росинанта. Я возвращаюсь на тропу войны со щитом в руке. В этом нет ничего существенно нового, если не считать того, что я стал более сознательным, а мои марксистские убеждения — глубже и чище. Я верю в то, что вооруженная борьба является единственным спасением для народов, сражающихся за свободу, и я последователен в этих своих убеждениях. Многие назовут меня авантюристом и будут правы, вот только я авантюрист особого типа — из тех, что не жалеют собственной жизни ради доказательства своей правоты…
Я люблю вас очень сильно, вот только я никогда не знал, как показать вам свою любовь. Я… не сомневаюсь, что временами вы не понимали моих поступков. С другой стороны, понять меня было объективно непросто… Теперь сила воли, которую я оттачивал с наслаждением художника, вновь поведет вперед меня, несмотря на дряхлые ноги и измотанные легкие…
Вспоминайте иногда своего скромного кондотьера двадцатого века… Крепкие объятия от блудного сына, который никогда не был вам послушен.
Алейде он оставил магнитофонную запись своих любимых стихов о любви (в частности, нескольких стихотворений Неруды) в собственном исполнении. А своим пяти детям Че написал письмо, наказав им прочитать послание только после его смерти.
Если однажды вам придется прочитать это письмо — стало быть, меня уже не будет больше рядом с вами. Вам почти нечего будет вспомнить обо мне, а у самых младших и вовсе не сохранится никаких воспоминаний. Ваш отец был человеком, действовавшим в соответствии со своими взглядами, неотступно следовавшим своим убеждениям.
Растите настоящими революционерами. Хорошенько учитесь, чтобы овладеть теми изобретениями и достижениями техники, которые позволяют управлять природой. Помните о том, что важна только Революция и что ни один из нас сам по себе ценности не имеет.
Самое главное — всегда старайтесь быть способными глубоко чувствовать всякую несправедливость против любого человека в любой части света. Это самое прекрасное качество, присущее настоящему революционеру.
Прощайте, детки. Я надеюсь еще увидеть вас снова. Крепко целую и обнимаю.
40
По словам Алейды, помимо записанных на магнитофон стихов, которые оставил ей Че, муж также сочинил специально для нее некое стихотворение. Вдова Гевары до сих пор его никому не показывала. Алейда говорит: «Оно мое. Мир сможет прочесть это стихотворение только после моей смерти». Алейда держит в тайне подробности своей жизни с Че. Их старшая дочь Алюша рассказала мне, что, только когда она собралась пойти по стопам отца и отправиться в качестве врача в Никарагуа, где шла гражданская война, только тогда страх потерять дочь заставил мать открыть душу. Алейда впервые прочитала Алюше любовное послание Че, которое хранилось под замком в специальном ящике у них дома.
Помимо широко известного прощального письма своим детям Че также посылал им из Африки открытки и писал так называемое «говорящее письмо», в котором трогательно признавался в своих родительских чувствах.
Что касается Ильды, то, хотя она и была некогда женой Че, в последние годы их отношения стали чисто формальными, а общение свелось в основном к посещениям Че их дочери. Последний раз Ильда встречалась с бывшим супругом в ноябре 1964 г., накануне его поездки в Нью-Йорк на Ассамблею ООН — он зашел тогда попрощаться с ней и Ильдитой. Тогда Ильда показала Че письмо, которое она получила от его отца: тот сообщал, что собирается вскоре приехать в Гавану. Че был удивлен и, как ей показалось, озабочен — во всяком случае, если верить Ильде, у него вырвались следующие слова: «Ну почему отец не приехал раньше!.. Вот досада! Теперь совсем не остается времени».
Значительно позже Ильда поняла, что он имел в виду: Че уже тогда обдумывал проект африканской кампании. Когда несколько месяцев спустя, 15 марта, он вернулся из Алжира, времени общаться с Ильдой у него не было. «Через два-три дня Че позвонил и сказал мне, что приедет поговорить, — пишет она, — но в последнюю минуту перезвонил и сообщил, что должен ехать за город рубить сахарный тростник и навестит меня, когда вернется с добровольческих работ». Но ни Ильда, ни Ильдита так больше никогда его и не увидели.
Для нескольких ближайших друзей Че отобрал в подарок книги из своей библиотеки и, снабдив дарственными надписями, положил на полку, где их должны были обнаружить. Для своего старого друга Альберто Гранадо он выбрал книгу под названием «Гений» по истории сахарной промышленности на Кубе. Дарственная надпись на ней гласила:
«Я не знаю, что оставить тебе на память. Что ж, придется тебе углубиться в тему сахарного тростника. У моего дома на колесах вновь будет две ноги, а мечты мои будут безграничны, по крайней мере до тех пор, пока пули не скажут свое слово. Я буду ждать тебя, мой оседлый цыган, когда запах дыма рассеется».