Чего боятся ангелы
Шрифт:
На другое утро Себастьян получил известие от Пола Гибсона, в котором говорилось, что некий знакомый им джентльмен имеет информацию, представляющую для него определенный интерес. И этот человек готов встретиться с Себастьяном в южном углу Грин-парка и десять утра.
Понимая, что это может оказаться ловушкой, Себастьян прибыл на место встречи заранее, но увидел лишь десяток молочных коров под присмотром пастухов. В половине одиннадцатого появился высокий, болезненно-худой человек в полосатых брюках и
Джек Кокрэйн сплюнул и отер рот тыльной стороной ладони.
– Я слышал, вы ищете какого-то типа, что скупает средних покойников не для медицинских целей?
– Верно, – ответил Себастьян.
Он отсчитал пять фунтов, свернул их трубочкой и протянул Джеку.
Гробокопатель облизнулся, сунул деньги глубоко в карман пальто и снова отер рот.
– Где-то с месяц назад меня о таком попросили. Парень говорил, что он художник, хотя мне тогда показалось, что он с придурью.
– Ты помнишь его имя?
Джек-Прыгун рассмеялся, но смех быстро перешел в кашель.
– В нашем деле имен не спрашивают. Но я его узнаю, как увижу. Молодой, с темными кудрявыми волосами, прям как у девушки. Моя Сара несколько дней вокруг вшивалась, когда его увидела. Говорит, он прям как ангелочек в боковом алтаре в церкви Святой Троицы. – Кокрэйн снова харкнул. – Совсем девчонка спятила. Она же порядочная англичанка, а он чужак да еще и еретик.
У Себастьяна заколотилось сердце.
– Иностранец?
– Ага. Итальяшка или кто там еще. Ну, он сказал так. По мне, они все одинаковы.
– И куда ты доставил заказ? Помнишь?
– Ага. На Олмонри-террас это было. В Вестминстере.
ГЛАВА 39
Донателли находился в своей мастерской, когда Себастьян вошел в двери.
Художник обернулся, разинув рот от неожиданности, и громко ахнул, когда Себастьян двинул ему локтем под дых и бросил на пол.
– Что вы делаете? Чего вам от меня надо? – выдохнул наконец итальянец, прежде чем Себастьян успел схватить его сзади за шею.
– Значит, это ты покупаешь покойников среднего размера, – сквозь зубы проскрежетал разъяренный виконт. – Значит, таких женщин ты любишь? Тебе нравится, когда они неподвижны, не отвечают, не дышат даже?
Донателли широко распахнул ангельские карие гланд. Он пытался что-то сказать, но вместо этого только хрипел.
Девлин чуть ослабил хватку, чтобы тот мог вздохнуть.
– Нет! Это для иллюстраций к медицинским атласам! Всего лишь!
Себастьян придушил его чуть посильнее.
– Врешь.
– Нет! Клянусь, это правда! Последний раз мне заказали женский торс!
Он попытался встать, затем снова обмяк. Лицо юноши перекосилось от ужаса, когда Себастьян достал маленький кремневый пистолет и приставил дуло к его виску.
Донателли облизнул губы, скосил глаза, пытаясь разглядеть палец на спусковом крючке.
– Если вы позволите, я покажу вам рисунки.
Себастьян чуть помедлил, затем отпустил его. Донателли схватился рукой за горло.
– Матерь Божья, вы чуть не задушили меня.
– Где рисунки?
Донателли судорожно дернул головой.
– Они там. Видите?
В соседнем помещении находилась серия примерно из десятка рисунков, на которых подробно изображался женский торс на всех стадиях вскрытия, с разных углов.
– Я сделал их для студента-медика из Сент-Томаса, – объяснил Донателли все еще хриплым, сдавленным голосом. – Он делает вскрытие, а я зарисовываю.
– А зачем художнику, ставшему открытием высшего общества, подрабатывать набросками для анатомического театра?
– Я начал делать их ради дополнительного заработка, когда еще рисовал декорации для театра. И продолжаю потому, что это помогает мне научиться лучше передавать формы человеческого тела. Я не единственный художник, который изучает трупы. Посмотрите на Фрагонара.
Себастьян отвернулся от кровавых рисунков.
– Где вы находились вечером того дня, когда была убита Рэйчел Йорк?
Увиденное могло послужить оправданием покупки женских трупов, но и только.
Итальянец выкатил глаза.
– Я? Но… Но ведь вы же не думаете, что это я убил Рэйчел?
Себастьян продолжал сверлить итальянца жестким взглядом.
– Где?
– Да здесь же, конечно. Работал.
– Кто-нибудь был с вами?
Итальянец стиснул зубы.
– Нет.
Себастьян застыл. Его внимание внезапно привлек небольшой холст. Эскиз картины побольше, набросок к семейному портрету. На нем живописец изобразил мужчину и трех женщин разного возраста. Мать семейства сидела в центре. Она была худой, морщинистой и согбенной годами, но глаза ее по-прежнему горели такой решительностью и гордостью, что она совершенно затмевала женщину, стоявшую слева от нее, – бледную, с невыразительным лицом. Той было около пятидесяти, и она явно была женой мужчины с портрета. По другую сторону находилась дочь, девушка лет двадцати, некрасивая, с каштановыми волосами. Она смотрела на что-то за пределами картины, словно отделялась таким образом от прочих. И над всеми ними возвышался, раскинув руки, словно закрывая женщин крыльями, большой широколицый мужчина цветущего вида с пронзительными глазами. Себастьян узнал Чарльза, лорда Джарвиса.
Он поднял взгляд. Художник нервно поглядывал на него.
– Вы писали портрет семейства Джарвисов?
– Это эскиз. Сам портрет закончен прошлой весной.
– Когда вы все еще рисовали театральные декорации?
Донателли вздрогнул.
– Лорд Джарвис известен как щедрый меценат, поддерживающий молодых художников. Именно он ввел меня в свет.
Себастьян вернулся к семейному портрету. Какая-то мысль билась на грани его сознания, но, когда он попытался уловить ее, она улетучилась бледной насмешливой химерой и исчезла совсем.