Чего вы хотите? (сборник)
Шрифт:
– Да-да! – девушка засмеялась, словно услышала очень остроумную шутку. – Точно!
Странно: там, в компьютере, кипели страсти, бились волны энергии, а Дашу тянуло и тянуло в сон, прямо как бы кто-то давил сверху на голову… Она закрыла ноутбук, сразу стало тихо. Опустила голову на подушку и тут же провалилась…
– Я хочу кушать, – голос Насти; сон сразу отскочил.
– А я – спать.
– Ну дай мне покушать!
– Бли-ин! – Пришлось подняться, идти на кухню. – И про себя не говорят: кушать. Надо говорить: хочу есть.
Посмотрела, что там в кастрюлях, сковородке.
– Гречку будешь?
– Да-а!
Молоко в холодильнике нашлось. Даша включила плитку на тройку, чтобы гречка не подгорела… Ожидая, когда подогреется, зашла в папин кабинетик. Хотела включить радио, но тут взгляд наткнулся на шеренгу его книг. Штук пятнадцать. Разного размера, цвета, даже надписи на корешках одни шли снизу вверх, другие – сверху вниз. Самой толстой и вообще внушительной была первая – крайняя слева. Большими буквами только имя и фамилия. Черные буквы на каком-то розово-коричневом фоне.
Когда эта книга вышла, Даше было года четыре. Запомнилось, как они ехали в автобусе из садика – зима, за обледенелыми окнами темно, в салоне почти пусто. И папа вынул из сумки книгу. На обложке была его фотография. Красивая – папа стоял в пальто с поднятым воротником и смотрел куда-то в сторону, за край обложки, с интересом и тревогой…
– Прочитай, что здесь написано, – предложил папа, показав на два слова над фотографией.
Даша, конечно, не умела читать, знала лишь «а», «о». Но догадалась, что если здесь изображен папа, то должно быть написано, как его зовут. И она четко, по складам, громко сказала:
– Роман Сенчин.
– Ух ты! Ты правда прочитала? – папа обнял ее. – Правда?
– Правда.
Дома папа долго радовался, что его дочка – так он и говорил: «Моя дочка!» – научилась читать. Но почему-то другие слова читать не предлагал. Сам, наверно, не верил, просто хотелось порадоваться…
А сейчас, вспомнив об этом, Даша удивилась, что ни разу не заглядывала в его книги. Поздравляла папу с очередной, гордилась, обнаруживая в интернете его фотографии, слова, что он «новый Чехов», «единственный писатель-реалист наших дней», что написал «лучший роман о нулевых». Но вот открыть и почитать как-то даже в голову не приходило. И родители не предлагали, вроде как-то даже ограждали ее от папиных книг… Книги всегда стояли где-то высоко, и лишь после того как папа устроил кабинет на лоджии, стали часто попадаться Даше на глаза.
– Ну как, – появилась Настя, – сготовилось?
Даша вернулась к плите, перемешала шипящую гречку, выключила плиту, отставила кастрюлю. Наполнила кашей глубокую тарелку, поставила на стол.
– Иди ешь. Молока сама налей.
Взяла ту первую книгу и, устроившись на родительской кровати, открыла.
Первый рассказ назывался «Общий день» и начинался так: «Алена вспоминает обо мне раз в два-три года и просит провести с нею день. Ей, наверное, становится слишком хреново, и она набирает номер моего телефона. Мы учились в одном классе все десять лет, когда-то полудетски дружили, я носил ее сумку, пробовали целоваться, и туман этой близости не дает нам окончательно забыть друг о друге и теперь, когда у нас совсем разные жизни. Да нет, какие они разные… Цепь одинаково мертвых дней. И, чтобы почувствовать, что время идет, мы встречаемся и один день проводим вместе.
Это любопытно, когда девушку видишь изредка, – ты ее знаешь и помнишь с семи лет, – и постепенно она превращается в старуху. Нет, даже не постепенно, когда встречаешься с ней раз в два года, а скачками. Бах! – вот она еще чуть свежая, пытается
Даша поежилась. Показалось, что сама становится такой развалиной. Годы щелкают, как секундная стрелка, и она прямо на глазах стареет, будто в фильме ужасов.
Да, понятно, почему ей не советовали… Но, может, дальше будет по-другому… Рассказ-то, полистала, некороткий.
Шрифт мелковатый, диалогов мало, действия тоже. Герой рассказа и Алена гуляют по Петербургу, едят в кафе, и постоянно герой мысленно злится и всех проклинает…
Даша читала бегло, пропуская абзацы, особенно черные мысли героя. Но вот в одном месте задержалась. Проползла взглядом несколько строк два, три, четыре раза, пытаясь понять истинный смысл написанного. Но истинного не было, никакого подтекста она не нашла. Было только то, что написано. И Даша не могла поверить, что это написал ее папа, тот, кто так переживает за Россию, считает, что те, кто сейчас у власти, ее губят. А сам…
А сам вот что написал и напечатал под своим именем, своей фамилией… Фамилией, которую носит и она тоже…
«История – цепь занятно-кровавых баек, которые время от времени можно почитать по обкурке, перед тем как срубишься.
Сейчас ею, кажется, пропитано все вокруг. Книжки всякие исторические горой на прилавках, церкви трезвонят на каждом углу, по телику только и твердят, что Россия – великая держава, у нее великая история, великое предназначение, у нее свой великий путь. Чем сильнее мы увязаем в дерьме, тем громче орем об истории, тем яростнее дергаем за веревки колоколов. А я так считаю: всегда Россия валялась пьяной в углу и просила пожрать и еще долбануть водяры. Всякие немцы, шведы, англичане, французы совали ей то, что просила, и снимали взамен с нее шапку, сапоги, полушубок. Иногда Россия эта поднималась, била кого-нибудь в морду, отбирала одежонку обратно и снова валилась в угол, пила и просила пойла еще… Всё здесь делали иностранцы, но нашими трясущимися с похмелья руками».
Когда стало ясно, что здесь только то, что написано, первым желанием было вскочить и отнести книгу обратно. Сунуть на полку и забыть. И больше никогда… Но, пересиливая какую-то злую обиду, Даша долистала рассказ до конца.
Хорошего финала не нашла: герой выклянчивал у одноклассницы деньги взаймы и, попрощавшись, бежал покупать наркотики.
Полежала, успокаиваясь, пытаясь убедить себя, что это на самом-то деле всё не так страшно. Книга и книга… И, может, это один только такой рассказ… Вначале вот так, а потом лучше и лучше. В книгах так часто бывает…
В следующем рассказе обнаружила их семью. Правда, фамилию они носили Маркины, но всё было узнаваемо: папа писатель, мама ухаживает за маленькой дочкой, которую тоже зовут Даша; есть старший сын – Алеша… И вообще всё очень похоже, но так как-то описано, что хочется плакать. В каждом предложении тоска и безысходность. И обреченность.
Наугад открыла еще в нескольких местах. Выхватывала взглядом строки: «Но сейчас, сейчас мне хочется водки… Кое-как опустошили обе бутылки, с отвращением опрокидывая горлышки в рот… Он ушел и в ту же ночь повесился… Сейчас-сейчас глаза зальет смертоносная жижа. Сейчас-сейчас наступит черная ночь… Я терял свои принципы один за другим. Говорю «терял», потому что теперь в запасе их не осталось».