Чехов Том четвертый

Чехов Антон Павлович

«Тьфу! Черт знает что!
– думаю я, отходя от телефона.
– Может быть, я с телефоном обращаться не умею, путаю… Постой, как нужно? Сначала нужно эту штучку покрутить, потом эту штуку снять и приложить к уху… Ну-с, потом? Потом эту штуку повесить на эти штучки и повернуть три раза эту штучку… Кажется, так!»

Я опять звоню. Ответа нет. Звоню с остервенением, рискуя отломать штучку. В трубке шум, похожий на беготню мышей по бумаге…

–  С кем говорю?
– кричу я.
– Отвечайте же! Громче!

–  Мануфактура. Тимофея Ваксина сыновья…

–  Покорнейше благодарю… Не нужно мне вашей мануфактуры…

–  Вы Сычов? Миткаль вам уж послан…

Я вешаю трубку и опять

начинаю экзаменовать себя: не путаю ли я? Прочитываю «правила», выкуриваю папиросу и опять звоню. Ответа нет…

«Должно быть, в «Славянском Базаре» телефон испортился, - думаю я.
– Попробую поговорить с «Эрмитажем»…»

Вычитываю еще раз в правилах, как беседовать с центральной станцией, и звоню…

–  Соедините с «Эрмитажем»!
– кричу я.
– С «Эр-ми-та-жем»!!

Проходит пять минут, десять… Терпение начинает мало-помалу лопаться, но вот - ура!
– слышится звонок.

–  С кем говорю?
– спрашиваю я.

–  Центральная станция…

–  Тьфу! Соедините с «Эрмитажем»! Ради бога!

–  С Феррейном?

–  С «Эр-ми-та-жем»!!

–  Готово…

«Ну, кажется, кончились мои мучения… - думаю я.
– Уф, даже пот выступил!»

Звонок. Хватаюсь за трубку и взываю:

–  Отдельные кабинеты есть?

–  Папа и мама уехали к Серафиме Петровне, у Луизы Францовны грипп… Никого нет дома!

–  Это вы, Сережа?

–  Я… А вы кто? (смех)… Павел Андреич? Отчего вы у нас вчера не были? (смех). Папа китайские тени показывал… Надел мамину шляпу и представил Авдотью Николаевну…

Сережин голос вдруг обрывается и наступает тишина. Я вешаю трубку и звоню минуты три, до боли в пальцах.

–  Соедините с «Эрмитажем»!
– кричу я.
– С рестораном, что на Трубной площади! Да вы слышите или нет?

–  Отлично слышу-с… Но здесь не «Эрмитаж», а «Славянский Базар».

–  Вы «Славянский Базар»?

–  Точно так… «Славянский Базар»…

–  Уф! Ничего не понимаю! У вас есть свободные кабинеты?

–  Сейчас узнаю-с…

Проходит минута, другая… По трубке пробегает легкая голосовая дрожь… Я вслушиваюсь и ничего не понимаю…

–  Отвечайте же: есть кабинеты?

–  Да вам что нужно?
– спрашивает женский голос.

–  Вы из «Славянского Базара»?

–  Из центральной станции…

(Продолжение до nec plus ultra*).

____________________

* донельзя, до крайних пределов (лат.).

ДЕТВОРА

Папы, мамы и тети Нади нет дома. Они уехали на крестины к тому старому офицеру, который ездит на маленькой серой лошади. В ожидании их возвращения Гриша, Аня, Алеша, Соня и кухаркин сын Андрей сидят в столовой за обеденным столом и играют в лото. Говоря по совести, им пора уже спать; но разве можно уснуть, не узнав от мамы, какой на крестинах был ребеночек и что подавали за ужином? Стол, освещаемый висячей лампой, пестрит цифрами, ореховой скорлупой, бумажками и стеклышками. Перед каждым из играющих лежат по две карты и по кучке стеклышек для покрышки цифр. Посреди стола белеет блюдечко с пятью копеечными монетами. Возле блюдечка недоеденное яблоко, ножницы и тарелка, в которую приказано класть ореховую скорлупу. Играют дети на деньги. Ставка - копейка. Условие: если кто смошенничает, того немедленно вон. В столовой, кроме играющих, нет никого. Няня Агафья Ивановна сидит внизу в кухне и учит там кухарку кроить, а старший брат, Вася, ученик V класса, лежит в гостиной на диване и скучает.

Играют с азартом. Самый большой азарт написан на лице у Гриши. Это маленький, девятилетний мальчик с догола остриженной головой, пухлыми щеками и с жирными, как у негра, губами. Он уже учится в приготовительном

классе, а потому считается большим и самым умным. Играет он исключительно из-за денег. Не будь на блюдечке копеек, он давно бы уже спал. Его карие глазки беспокойно и ревниво бегают по картам партнеров. Страх, что он может не выиграть, зависть и финансовые соображения, наполняющие его стриженую голову, не дают ему сидеть покойно, сосредоточиться. Вертится он, как на иголках. Выиграв, он с жадностью хватает деньги и тотчас же прячет их в карман. Сестра его Аня, девочка лет восьми, с острым подбородком и умными блестящими глазами, тоже боится, чтобы кто-нибудь не выиграл. Она краснеет, бледнеет и зорко следит за игроками. Копейки ее не интересуют. Счастье в игре для нее вопрос самолюбия. Другая сестра, Соня, девочка шести лет, с кудрявой головкой и с цветом лица, какой бывает только у очень здоровых детей, у дорогих кукол и на бонбоньерках, играет в лото ради процесса игры. По лицу ее разлито умиление. Кто бы ни выиграл, она одинаково хохочет и хлопает в ладоши. Алеша, пухлый, шаровидный карапузик, пыхтит, сопит и пучит глаза на карты. У него ни корыстолюбия, ни самолюбия. Не гонят из-за стола, не укладывают спать - и на том спасибо. По виду он флегма, но в душе порядочная бестия. Сел он не столько для лото, сколько ради недоразумений, которые неизбежны при игре. Ужасно ему приятно, если кто ударит или обругает кого. Ему давно уже нужно кое-куда сбегать, но он не выходит из-за стола ни на минуту, боясь, чтоб без него не похитили его стеклышек и копеек. Так как он знает одни только единицы и те числа, которые оканчиваются нулями, то за него покрывает цифры Аня. Пятый партнер, кухаркин сын Андрей, черномазый болезненный мальчик, в ситцевой рубашке и с медным крестиком на груди, стоит неподвижно и мечтательно глядит на цифры. К выигрышу и к чужим успехам он относится безучастно, потому что весь погружен в арифметику игры, в ее несложную философию: сколько на этом свете разных цифр, и как это они не перепутаются!

Выкрикивают числа все по очереди, кроме Сони и Алеши. Ввиду однообразия чисел, практика выработала много терминов и смехотворных прозвищ. Так, семь у игроков называется кочергой, одиннадцать - палочками, семьдесят семь - Семен Семенычем, девяносто - дедушкой и т. д. Игра идет бойко.

–  Тридцать два!
– кричит Гриша, вытаскивая из отцовской шапки желтые цилиндрики.
– Семнадцать! Кочерга! Двадцать восемь - сено косим!

Аня видит, что Андрей прозевал 28. В другое время она указала бы ему на это, теперь же, когда на блюдечке вместе с копейкой лежит ее самолюбие, она торжествует.

–  Двадцать три!
– продолжает Гриша.
– Семен Семеныч! Девять!

–  Прусак, прусак!
– вскрикивает Соня, указывая на прусака, бегущего через стол.
– Ай!

–  Не бей его, - говорит басом Алеша.
– У него, может быть, есть дети…

Соня провожает глазами прусака и думает о его детях: какие это, должно быть, маленькие прусачата!

–  Сорок три! Один!
– продолжает Гриша, страдая от мысли, что у Ани уже две катерны.
– Шесть!

–  Партия! У меня партия!
– кричит Соня, кокетливо закатывая глаза и хохоча.

У партнеров вытягиваются физиономии.

–  Проверить!
– говорит Гриша, с ненавистью глядя на Соню.

На правах большого и самого умного, Гриша забрал себе решающий голос. Что он хочет, то и делают. Долго и тщательно проверяют Соню, и к величайшему сожалению ее партнеров оказывается, что она не смошенничала. Начинается следующая партия.

–  А что я вчера видела!
– говорит Аня как бы про себя.
– Филипп Филиппыч заворотил как-то веки, и у него сделались глаза красные, страшные, как у нечистого духа.