Чекан для воеводы (сборник)
Шрифт:
— Уж не те ли это орудия, что своей пальбой до смерти перепугали ваших лошадей прошлой осенью у Мценска? — предположил Шеин вслух.
— Они и есть, — кивнул Мстиславский. — А при них двое немцев — больших мастеров пушкарского дела, как заверил меня все тот же Семен. На них, почитай, вся наша надежда…
— Что так? — снова спросил Шеин.
— Войско-то у супостата немереное. По самым малым подсчетам его не меньше будет, чем у нас, а то и поболе. Насчитали наши сорвиголовы семь польских хоругвей, три тысячи донских
— И где же все эти полчища? — задал самый главный вопрос Шеин.
— Где, где?.. — раздражаясь, проговорил Федор Иванович.
— Хотел бы и я про то знать… Нету врага! И нам доподлинно неведомо, где он скрывается… Но мы на всякий случай уже определились с боевым строем. На врага, извольте слушать, пойдем, как учили наши прадеды во времена Куликовской битвы! В центре поставим всех стрельцов, а слева и справа конные полки. Впереди, как и должно, будет крутиться-вертеться сторожевой полк. И как только враг обнаружится, мы его ка-ак…
Шеин хотел возразить, что при Дмитрии Донском еще не существовало стрельцов, да и стрелять можно было только из лука да пращи, но промолчал…
«Враг обнаружился» ранним утром двадцать первого января, через день после приезда в ставку Шеина и его ратников. И если бы не станичники Прохора Безверхого, заметившие поляков на самых подступах к Добрыничам и вступившие с ними в бой, плохо пришлось бы войску Годунова. Но на этот раз все обошлось, и благодарить за это надо было порубежников головы Безверхого…
…В московское войско Лысый Генрих и Толстый Фриц напросились сами, хотя Семен Годунов и не собирался их отпускать от себя. Уж очень ему пришлось по нраву устраивать пышные стрельбы под Москвой на потеху венценосному братцу и придворной камарилье. При этом все беспрестанно восхищались силой пушечного огня, много пили, часто закусывали и неумеренно бахвалились перед иностранными посланниками, мол, у вас, немцы, такого «московского огня» сроду не бывало…
Когда же пиршество заканчивалось и царь с боярами, с псарями да с иноземными гостями отбывали в Кремль, на пиршественное место сбегались толпы простолюдинов, отыскивающих поживу, чтобы быть живу среди куч объедков для себя и своих немногочисленных уже чад и домочадцев, коих еще не прибрали Их величества Голод, Холод да Зараза.
Но поход Лжедмитрия многих при дворе здорово перепугал, и они уговорили Семена Годунова «пожертвовать на оборону от супостата своими любимыми игрушками», что брат царя, скрепя сердце, и исполнил, отослав Лысого Генриха и Толстого Фрица вместе с пушками в войско Мстиславского и Шуйского. А кое-кто из царского окружения уже гонцов слал с дарами навстречу новоявленному «принцу». Кто знает, думали они, как дело-то повернется? Лучше
Об этом и вспоминали по дороге к Добрыничам Генрих и Фриц, которые мечтали только о том, чтобы…
— …Озолотиться можно! — говорил Толстый Фриц, по-собачьи обгладывая кость от жареной куриной ножки, оставшейся у него еще с Москвы. — Где-то возле Добрыничей находится Соколово. Я это узнал совершенно точно от верного слуги нашего русского хозяина по имени Елистрат.
— А есть там кабак под названием «Осетровый бок»? — в который раз переспрашивал Генрих, не слишком-то доверявший напарнику.
— В том-то и дело! Озолотиться можно! Елистрат клялся и божился, что есть там кабак с таким названием. Как только туда прибудем, сразу отправимся в погреб и откопаем «фетардит — камень огня». С его помощью все русские деньги станут нашими…
— Зачем нам русские деньги, Фриц? — пожал плечами Генрих. — Мы сможем, если, конечно, все сложится так, как ты говоришь, пойти в услужение к другим государям. Помнишь Паоло Прозитино и его друга Болислава Спенсерку, которые смотрели наши «художества» под Москвой?
— Как же! Очень приличные люди, — ответил Фрицу, с сожалением выбрасывая обглоданную до белизны кость из повозки.
— Эти господа предложили нам большие деньги за то, чтобы наши пушки не стреляли по разбойникам этого нового русского принца Дмитрия…
— Что ты говоришь?.. — изумился Толстый Фриц. — А я ничего про это не знал! — Он даже потер руки в предвкушении будущих доходов.
— Именно так. Прозитино даже передал нам некоторую сумму в задаток… — Генрих достал из потаенного места в возке кожаный мешочек, набитый до отказа золотыми монетами.
— Что ж ты молчал?! — радостно вскричал Толстый Фриц, протягивая к мешочку дрожащие пальцы. — Это же сразу все меняет!
— Тихо ты, не шуми! — прервал восторги напарника Генрих, пряча мешочек с золотом туда, откуда его доставал. — Если русские догадаются о том, что наши пушки не выстрелят, нам отрубят головы…
— Молчу… — зажав ладонью рот, прошептал Фриц. — Но все же скажи, это только задаток?
— Задаток, — подтвердил Генрих.
— Нам везет! — снова потер руки Толстый Фриц. — Но за «камнем огня» мы все-таки заедем в «Осетровый бок»…
— Беден бес, что у него бога нет, — посмотрев на счастливое лицо Фрица, зачем-то сказал Генрих. Ему было неприятно оттого, что придется помогать полякам, которых он невзлюбил еще со времен похода Стефана Батория на русскую крепость Сокол. Тогда и он, Генрих, участвовал в том неудачном походе вместе с мастером Штольцем и напарником Фрицем. Но только были они с Фрицем в ту пору совсем еще молодые, и вся жизнь была у них впереди. Да только и тогда, и теперь золото для него решало все. В этом смысле Лысый Генрих себе никогда не изменял.