Чекист. Тайная дипломатия 2
Шрифт:
— Так императрица Екатерина сколько детишек вне брака родила? Троих, или больше?
— Так это императрица, ей можно, — улыбнулась Наташа. — А дочери графа, пусть и лишенного поместий, без мужа рожать невместно. Хотя, — хмыкнула вдруг дочка графа Комаровского, — подозреваю, что в глубине души папа был бы рад, если бы ты сбежал. Он, как ты говоришь, уже закидывал удочку — а если родится сынок, так может, мы его и усыновим? Ты у нас женщина молодая, устроишь личную жизнь, а нам радость.
— А если дочка, то не усыновят? — возмутился я. — То есть, не удочерят?
—
— Аксенов, не самая плохая фамилия. А еще, — вспомнил вдруг я. — Мне тебя отругать надо. Что за конспираторы такие? То Владимиром назовете, то Олегом. Вон, уже горничная спрашивает — а вы который жених?
— Ой, это все папа, — отмахнулась Наталья. — То так тебя назовет, то этак. А горничная наша ушки вострит. Но Дуня за место держится, в полицию не пойдет.
Как знать… Правильно кто-то сказал, что прислуга — это главный враг в доме.
— Слушай, а ты ругаться не будешь? — поинтересовался я. — Я ведь из Москвы для нас свидетельство о заключении брака вез, но не довез, а Александру Петровичу со Светланой Николаевной подарил. Они же ко мне явились, чтобы справку о заключении брака получить.
— О, это ты правильно сделал, — повеселела Наталья. — У них такие страсти кипят, такая любовь, что все торгпредство трясет. Ревность такая, что жуть…
— А что, Петрович такой ревнивец? — удивился я.
— А при чем тут Петрович? Это Светлана Николаевна ревнивица. Она товарища Исакова ко всем женщинам торгпредства ревнует, к торговкам местным, даже к официанткам. Да что там, — прыснула дочь графа Комаровского, — она бы и ко мне приревновала, если бы не ты, да не моя беременность. У нас уже уборщица уволилась, потому что Александр Петрович ей что-то сказал, комплимент, или еще что, а Светлане Николаевне померещилось, что девушка с ним кокетничает, чуть в волосы не вцепилась.
Ну и ну… Что же Париж с женщинами творит? Я уже не первый раз замечаю, что имеет место тлетворное влияние Запада на членов коммунистической партии.
— Молодежь втихомолку ржет — мол, какая любовь в сорок лет, а старичкам завидно. Александр Петрович венчаться желает, а Светлана Николаевна, как старая большевичка и подпольщица уперлась.
— Уже согласилась, — усмехнулся я. — Убедил. Думаю, они сейчас обручение празднуют. Я Петровичу бутылку водки привез, думаю, они ее под воблу и прикончат.
— Воблу? — сделала стойку графская дочка, словно гончая. — А где она?
— Кто, вобла? — переспросил я, делая вид, что не понял.
— Так не Светлана же Николаевна, она-то мне на кой черт нужна? Ты сказал, что воблу привез. На все торгпредство?
В проницательности моей любимой не откажешь. Не мог же я привезти сушеную рыбку лишь для Петровича.
— Конечно, — подтвердил я. — Представляешь, как таможенники обалдевали, глядя на рыбу?
— Ты мне зубы не заговаривай. Где моя доля? Воблу тащи.
Как хорошо, что я, мудрый человек, взял Наташкину долю с собой. И не две штучки, а целых четыре. И хорошо, что у пальто глубокие
Вобла была завернута в относительно свежий номер газеты «Правда», купленный в Петрограде. Наталья, расстелив на коленях газету, принялась чистить рыбину, пытаясь одновременно читать и жевать. Но внимание Натальи привлекло не сообщения о будущих переговорах Советской России с недавними врагами, а маленькая заметка на второй странице, посвященная грядущему голоду. Речь шла о том, что в России вполне возможен голод, так как ученые прогнозируют страшную засуху, способную погубить половину урожая. О продразверстке, закончившейся лишь в прошлом году, автор скромно умолчал, но это и так ясно.
— Без подписи, значит редакционная, — сделала вывод бывший редактор «Череповецких известий». — А если автор сам Радек, то написать он мог лишь с согласия Политбюро. Володя, как сам считаешь — насколько серьезна угроза голода?
Я пожал плечами. Сложно сказать. В моей истории голодом было охвачено не то тридцать, не то тридцать пять регионов, умерло около шести миллионов человек. Но это я помню официальные данные, а сколько было реально? Пусть в этой реальности ситуация малость получше, нежели в той, откуда я прибыл, но все равно, даже миллион, да что там, сто тысяч, а хоть бы и двадцать, умерших с голода — это много.
— Впрочем, — резюмировала Наталья. — Если бы угроза была несерьезная, то зачем бы о ней писать, тем более в «Правде»?
— Любая война сопровождается голодом, — дипломатично заметил я. — А наша война была очень страшная, стало быть, голод будет. Посему, будем делать то, что возможно.
— Ты мне в прошлый раз что-то про паровозы говорил. И дизельные двигатели покупали, и радиостанции. Может, лучше тебе, то есть нам, побольше зерна закупить, а не паровозах думать?
— Не получится, — вздохнул я, хотя иной раз мне самому приходили в голову подобные мысли. — И хлеб нужен, и паровозы нужны, и двигатели. Допустим, зерно мы купили, а на чем его перевозить будем? Ты же сама знаешь, что у нас на железных дорогах творится. К тому же, даже при голоде стране и жить надо, и работать. Еще надеюсь, что земли нынче побольше распахали, нежели в прошлом году, значит, уцелевшая половина урожая окажется больше, нежели могла быть. Еще надеюсь, что другие государства помогут.
— Вот это ты зря, — хмыкнула сотрудница Коминтерна. — В такой ситуации любое капиталистическое государство только цены на зерно повышать станет, чтобы побольше заработать. Ты же основы марксизма знать должен?
— Как говорил Маркс — нет такого преступления, на которое не пойдет капитал ради прибыли в триста процентов,
— В сущности, все правильно, хотя и не Маркс это сказал, — хмыкнула Наталья.
— Не Маркс? — расстроился я. — А кто же это сказал?
— Сказал это английский журналист и общественный деятель Томас Джозеф Даннинг, а Карл Маркс на него только сослался. Вам бы, молодой человек, следовало подтянуть теорию.