Чекисты. Книга первая
Шрифт:
— С чем прибыли? Привезли что-нибудь, Галина Сергеевна?
— Привезла. Мешок в фургоне.
— Прелестно! Хорошая машинка?
— Не знаю, я в них ничего не смыслю. Боюсь только, что дорога не пошла ей на пользу. Нас ужасно трясло. Кроме того, на вокзале во время посадки ее, кажется, сильно стукнули. Теперь там что-то шатается и дребезжит, — морща нос, сказала Галина.
Цигальков рассмеялся.
— Ничего, починим. Та-ак-с… Вы, кажется, приехали не одни?.. — Он круто повернулся на каблуках и впервые прямо взглянул на Алексея
— Это Седой, — сказала Галина. — Шаворский…
— Я по поводу сапожных головок, — перебил ее Алексей, подходя ближе, и отвел полу пиджака, показывая веревочную опояску.
Цигальков поднес к кубанке руку с болтающейся на ней нагайкой.
— Милости прошу! Как поживают наши доблестные союзники?
Прилично, — в тон ему отозвался Алексей. — Не жалуются.
— Приятно слышать. Эй, — сказал есаул Боровому, — захвати мешок, лошади пусть здесь останутся. Прошу сюда.
Бандиты в проходе между телегами посторонились.
В деревне было тихо, безлюдно. Цигальков повел их по единственной улице, мимо белых хатенок с насупленными соломенными крышами, мимо темных амбарушек и косых плетней, за которыми на длинных стеблях качались белые, розовые и красные мальвы. Галина оживленно болтала с бравым есаулом, и Алексей с удивлением видел, что от ее недавнего смущения не осталось и следа.
За поворотом, на небольшой площади возле мостика через реку, они неожиданно увидели толпу.
— Что там такое? — спросила Галина.
— Так… — Цигальков махнул нагайкой. — Публика. Поймали большевиков из красного обоза, теперь атаман затеял спектакль в воспитательных целях. Хотите посмотреть?
— Нет уж, избавьте! — сказала Галина. — Эти зрелища не по мне.
Цигальков снисходительно проговорил:
— Ах, женщины! — и приглашающе указал на большую свежевыбеленную хату с голубыми наличниками на окнах: — Сюда, пожалуйста.
Уже возле самой двери их настиг истошный человеческий вопль: на площади началась экзекуция…
Нечипоренко в хате не оказалось. Хозяйка, пышная, дебелая молодуха, с насурьмленными бровями, сказала, что “батька пийшов на майдан, бильшаков вешать”. Цигальков предложил Алексею:
— Может, сходим все-таки?
Точно борясь с искушением, Алексей сказал:
— Хорошо бы… Только глаз много.
Цигальков понимающе кивнул.
— Тогда посидите здесь, я вас ненадолго оставляю. Галина Сергеевна, прошу извинить! — Он щелкнул каблуками и вышел.
Боровой положил мешок с “Ундервудом” на пол, отводя глаза, проговорил:
— Сходить, подывиться, що там… — и двинулся за Цигальковым.
В оставшуюся приоткрытой дверь снова ворвался дикий, исполненный нестерпимой боли крик…
Хозяйка охнула и закрыла дверь.
— Не можу терпеть! Я и скотину не гляжу, когда режуть. Вели бы у степ!
Галина опустилась на лавку и развязала косынку.
…Трудно передать чувства, владевшие
Но как не думать, когда нервы натянуты до предела, а слух напряженно ловит каждый звук, доносящийся извне? Когда тебя, будто кипятком, захлестывает ненависть и кричать хочется от злобы и сознания собственной беспомощности?! А тут еще чужие следящие глаза…
Он заставил себя поднять с пола и вытащить из мешка “Ундервуд”. Не спеша расчистил место на столе, поставил машинку и принялся собирать отвалившиеся винтики и планки. Крики теперь стали глуше, но каждый раз, когда они пробивались в хату, было такое чувство, словно костлявая рука хватает сердце и безжалостно тискает его твердыми шишковатыми пальцами…
— Иди, ляжь, — предложила молодуха Галине. — Бачь, як втомилась с дороги!
— Я бы не прочь, — сказала Галина. — Где у вас можно?
Молодуха увела ее в другую половину хаты.
Когда через полчаса с улицы ввалились люди с есаулом Цигальковым во главе, Алексей по-прежнему возился с “Ундервудом”. Бандитов было пятеро. Боровой не пришел.
Цигальков представил Алексея Нечипоренко. Высокий дородный атаман был одет в английский зеленоватый китель и мерлушковую папаху с золотым шитьем на шлыке. Длинные пшеничные усы счесаны вниз, по-запорожски. Глаза маленькие, умные, в набрякших веках. Когда он снял папаху, оказалось, что его круглая правильной формы голова наголо выбрита. Оселедец бы еще — ни дать ни взять Тарас Бульба.
Нечипоренко протянул ему руку, и Алексей вчуже подумал, что может быть, этой самой рукой он только что убивал его товарищей.
— От Викентия? — спросил Нечипоренко. — Друкарню привезли?
— Так точно.
— Як звать?
— Седой.
— А де Галя?
— Спыть, — объяснила хозяйка, — поклала ее на свое лыжко.
— Есть до вас дело, — сказал Алексей, чтобы отвести разговор от машинки.
Нечипоренко поманил его в угол.
— Ну?
— Шаворский встретиться с вами хочет.
— Чому?
— Договориться о совместных действиях: он кое-что наметил.
— Где встретиться? Колы?
— Он предлагает Нерубайское, у священника. А когда — сами скажете. Чем скорее, тем, конечно, лучше. Кстати, велено передать, что там вы увидите немало интересного.
— Ага!
Вертя в пальцах какой-то небольшой блестящий предмет, Нечипоренко в задумчивости подвигал усами. На его мясистых щеках вздувались и опадали розовые бугорки.
— Гости пока, я все обмозгую…
Бандиты рассаживались за столом. Цигальков усадил Алексея неподалеку от себя. Хозяйка натаскала из печи тяжелых чугунов с жирно пахнущей едой, поставила два глиняных кувшина с самогоном. Когда расселись, угрюмый рябой парень с жестким чубом, прикрывавшим рубец на лбу, сказал: