Человеческая комедия. Вот пришел, вот ушел сам знаешь кто. Приключения Весли Джексона

Сароян Уильям

— Они вот уже несколько лет хотят уволить меня на пенсию, — кричал он. — Хотят повсюду насадить эти новоиспеченные аппараты — мультиплексы и телетайпы, — сказал он презрительно, — будто машина может заменить человека!

И прибавил тихо, словно обращаясь к себе самому или к тем, кто хотел лишить его места в жизни:

— Если бы не работа, прямо не знаю, что бы я стал с собой делать. Наверно, не выжил бы и недели. Я проработал всю жизнь и не могу не работать.

— Конечно, — сказал Гомер.

— Ты мне поможешь, мальчик, я знаю, что могу на тебя положиться, — сказал мистер Гроген. — Ты вот мне уже помог.

Спасибо.

Он постучал ключом. Ему ответили, и он начал записывать телеграмму, но, печатая на машинке, продолжат говорить, и в голосе его звучала такая гордость и такая сила, что у Гомера стало легче на сердце.

— Они хотят меня выгнать, — кричат телеграфист. — А ведь никто не умел работать быстрее меня! Я и передавал, и принимал быстрее самого Волынского и не делал ошибок. Вилли Гроген! Мое имя знают телеграфисты во всем мире. И не отрицают, что Вилли Гроген был лучше их всех!

Замолчав, старик улыбнулся рассыльному — мальчику из рабочего предместья, который только вчера и так вовремя начал свою трудовую жизнь.

— Спой-ка мне еще одну песню, малыш, — сказал старый телеграфист, — ведь мы с тобой еще живы.

И Гомер запел.

Глава 7

ЕСЛИ ПРИДЕТ ВЕСТОЧКА…

Сидя в старой качалке в гостиной своего дома на авеню Санта-Клара, миссис Маколей дожидалась сына. Он вошел в гостиную вскоре после полуночи, весь в пыли, усталый и сонный, но мать сразу почувствовала в нем какую-то тревогу. Она знала, что голос у него будет глухой, каким бывал порой у ее мужа. Гомер долго стоял в темной комнате, не произнося ни слова. А потом, вместо того чтобы заговорить о самом главном, сказал:

— У меня все в порядке, мама. Но я не хочу, чтобы ты дожидалась меня допоздна каждую ночь.

Он помолчал, и ему пришлось повторить:

— У меня все в порядке.

— Знаю, — сказала мать. — А ну-ка, сядь.

Он сделал движение, чтобы присесть на старое, слишком туго набитое ватой кресло, но вместо этого просто в него упал. Мать улыбнулась.

— Я вижу, ты устал, — сказала она, — но, кажется, еще и взволнован? Что случилось?

Мальчик ответил не сразу, а потом заговорил торопливо, не повышая голоса.

— Мне пришлось отвезти телеграмму одной даме на Джи-стрит. Мексиканской даме… — Гомер замолчал и встал с кресла. — Не знаю, как тебе рассказать… видишь ли, телеграмма была из военного министерства. У нее убили сына, но она не хотела этому поверить. Не хотела, вот и все. Я никогда не видел, чтобы люди так приходили в отчаяние. Она заставляла меня есть конфеты, сваренные из кактуса, обнимала и твердила, что я — ее мальчик. Я не противился — ведь ей от этого было легче. Я даже ел конфеты… — Гомер снова замолчал. — Она так смотрела на меня, словно я и в самом деле был ее сыном; мне стало нехорошо и вдруг показалось, а может, я и правда ее сын… А когда я вернулся в контору, оказалось, что наш старый телеграфист, мистер Гроген, пьян; он меня предупреждал, что с ним это бывает. Я сделал все, как он просил: брызнул ему в лицо водой и принес черного кофе, чтобы он проснулся. Если он не сможет выполнять свои обязанности, его уволят на пенсию, а он этого не хочет. Я его как следует протрезвил, и он сделал все, что полагалось, а потом рассказывал мне о себе, и мы с ним спели. Может,

это глупо, но мне почему-то грустно.

Гомер замолчал и немного походил по комнате. Он стоял у открытой двери, отвернув от матери лицо, и продолжал свой рассказ:

— Меня вдруг охватила тоска. Со мной этого еще никогда не бывало. Помнишь, даже когда умер папа, я не так мучился, потому что, потому что… все мы брали пример с тебя, а ты не позволяла нам жить так, будто все кончено. Поэтому ничего и не изменилось. Все осталось по-прежнему. Не знаю, что произошло, но все стало не таким, как раньше, все теперь иначе.

И он закончил со всей непримиримостью молодости:

— Решительно все!

Он перестал глядеть в проем двери и повернулся лицом к матери.

— Прошло всего два дня, и все стало другим. У меня тоска, и я не знаю, о чем тоскую.

И, подойдя к ней поближе, спросил:

— О чем, как ты думаешь, мама?

Мать не отвечала и ждала, что он еще скажет.

— Не понимаю, что творится на свете, — сказал он, — и почему все так устроено, но, как бы то ни было, не позволяй, чтобы тебе причиняли боль! Все теперь переменилось, но не позволяй, чтобы наша жизнь стала уж совсем не такой, как раньше.

Женщина улыбалась и ждала, скажет ли он ей еще что-нибудь, и, так как сын молчат, мать заговорила сама:

— В мире и в самом деле все переменилось, — сказала она. — Для тебя. Но он-то сам остался таким, как прежде. Тоска, которую ты почувствовал, напала на тебя потому, что ты перестал быть ребенком. Но мир всегда был полон этой тоски. И не потому, что идет война. Не война породила эту тоску. Наоборот, это из-за нее идет война. От отчаяния, неверия во что бы то ни было, хотя бы в милосердие божие. А мы будем держаться друг за друга. Мы постараемся остаться такими, как были.

Подумав минутку, мать сказала ему, как она примет самую нежеланную из всех грозящих ей бед.

— Если весточка придет и ко мне, — сказала она, — такая, как к твоей сегодняшней мексиканке, я поверю в ее буквы, но не в ее смысл. И мне не нужно будет плакать, ведь я знаю: сына моего не могут убить.

Она замолчала, а потом заговорила снова уже почти весело:

— Что ты ел на ужин?

— Пироги, — сказан Гомер, — яблочный пирог и пирог с кокосовым кремом. За них заплатил управляющий конторой. Он замечательный парень, я таких не видел!

— Завтра я пришлю тебе с Бесс что-нибудь поесть.

— Не надо. Мы любим покупать еду и есть ее все вместе. Не стоит возиться, а потом еще посылать Бесс. Куда интереснее пойти и купить себе что-нибудь.

Он помолчал.

— У меня просто замечательная работа! Но в школе я теперь чувствую тебя как-то глупо.

— Еще бы, — сказала миссис Маколей. — Школы и годятся только на то, чтобы дети не слонялись по улицам, но рано или поздно все равно приходится выйти на улицу, хотят они этого или нет. Отцы и матери вечно боятся столкнуть своих детей с жизнью, однако чего же тут бояться? В мире столько перепуганных детей. А напугавшись, они пугают друг друга. Старайся понять, — продолжала она. — Старайся полюбить каждого человека, который встретится на твоем пути. Я каждый вечер буду дожидаться тебя здесь, в гостиной. Но тебе совсем необязательно разговаривать со мной, если не хочется. Я пойму. Я знаю, что бывают такие минуты, когда сердце заставляет молчать.