Человеческая комедия
Шрифт:
Евгения, в которой женская настойчивость сочеталась с чистотой юной девушки, не предвидела отказа, а кузен молчал.
– Неужели вы отказываетесь?
– спросила Евгения, и в глубокой тишине было слышно, как бьется ее сердце.
Раздумье кузена обидело ее, но его нужда представилась ей еще живее, и она опустилась на колени.
– Я не встану, пока вы не возьмете это золото!
– сказала она.
– Кузен, умоляю, отвечайте!.. чтобы я знала, уважаете ли вы меня, великодушны ли вы…
Услыша этот крик сердца, полного благородным отчаянием,
– Значит, да - правда?
– сказала она, плача от радости.
– Не бойтесь ничего, кузен, вы будете богаты. Это золото принесет вам счастье, когда-нибудь вы мне его вернете. Кроме того, мы составим товарищество. Словом, я соглашусь на все условия, какими вы меня свяжете. Но вы бы не должны придавать такое значение этому подарку.
Шарль смог, наконец, выразить свои чувства.
– Да, Евгения, у меня была бы мелкая душа, если бы я отказался. Однако дар за дар, доверие за доверие.
– О чем вы говорите?
– с испугом спросила она.
– Послушайте, дорогая кузина, там у меня…
И, не докончив, он указал на квадратный ящичек в кожаном чехле, стоявший на комоде.
– Там у меня, видите ли, вещь мне дорогая, как жизнь. Этот ларец - подарок матери. Нынче с утра я все думал, что если бы она могла встать из могилы, то сама продала бы золото, которым из нежной любви ко мне она так щедро наполнила несессер, но сделать это самому я счел бы святотатством.
При последних словах Евгения судорожно сжала руку кузена.
– Нет, - продолжал он после недолгого молчания, когда они обменялись взглядом, влажным от слез, - нет, я не хочу ни уничтожать его, ни подвергать опасности в моих странствованиях. Дорогая Евгения, вы будете его хранительницей. Никогда друг не доверял другу ничего более священного. Судите сами.
Он подошел к комоду, вынул ларец из футляра и, открыв его, с грустью показал восхищенной кузине несессер, по работе еще более ценный, чем по весу золота.
– То, чем вы любуетесь, - ничто, - сказал он, нажимая пружину, раскрывшую двойное дно.
– Вот что мне дороже всего на свете.
Он вынул два портрета, два шедевра г-жи Мирбель, в богатых жемчужных оправах.
– О! Вот красавица! Не та ли это дама, которой вы писали…
– Нет, - сказал он, улыбаясь.
– Эта женщина - моя мать, а вот мой отец, - ваши тетка и дядя. Евгения, я готов на коленях умолять вас сохранить мне это сокровище. Если бы я погиб и погубил ваше маленькое состояние, то это золото возместит вам потерю. Только вам одной могу я оставить эти портреты: вы достойны хранить их. Но уничтожьте их, чтобы после вас они не попали в чужие руки…
Евгения молчала.
– Вы согласны, не так ли?
– прибавил он ласково.
В ответ она бросила на него первый взгляд любящей женщины, один из тех взглядов, где почти столько же кокетства, как и глубины. Он взял ее руку
– Ангел чистоты! Для нас с вами, не правда ли, деньги никогда ничего не будут значить? Чувство, придающее им некоторую ценность, будет отныне все.
– Вы похожи на свою мать. А голос у нее был такой же нежный, как у вас?
– О, гораздо нежнее…
– Да, для вас, - сказала она, опуская глаза.
– Ну, Шарль, ложитесь спать, прошу вас, вы устали. До завтра.
Она тихо высвободила руку из рук кузена, он проводил ее, захватив с собой свечу. Когда они были уже у двери ее комнаты, он сказал:
– Ах, зачем я разорен!
– Мой отец богат, я думаю, - ответила она.
– Бедное дитя, - продолжал Шарль, остановившись у порога и прислоняясь спиной к косяку, - будь дядюшка богат, он не дал бы умереть моему отцу, не оставлял бы вас в такой скудости, словом, жил бы иначе.
– Но у него есть Фруафон.
– Да что стоит Фруафон?
– Я не знаю; но у него есть Нуайе.
– Какая-нибудь жалкая ферма!
– У него есть виноградники и луга…
– Пустяки!
– сказал Шарль с презрительным видом.
– Будь у вашего отца хотя двадцать четыре тысячи ливров дохода, разве вы жили бы в этой холодной, пустой комнате?
– прибавил он, переступив порог.
– Значит, тут будет мое сокровище, - сказал он, указывая на старый поставец, чтобы скрыть свою мысль.
– Идите спать, - сказала она, не давая ему войти в неубранную комнату.
Шарль вышел, и они с улыбкой простились друг с другом.
Оба они уснули, грезились им одинаковые сны, и с той поры перед глазами Шарля мелькали розы на его трауре.
Наутро, перед завтраком, г-жа Гранде увидела, что ее дочь прогуливается по саду вместе с Шарлем. Он был еще печален, как человек, который ввергнут судьбою в бездну, измерил всю ее глубину и почувствовал бремя предстоящей ему жизни.
– Отец вернется только к обеду, - сказала Евгения, заметив, что мать обеспокоена этой прогулкой.
В каждом движении девушки, в выражении лица, в воркующей нежности голоса сквозило, что между нею и ее кузеном установилось полное согласие мыслей. Души их соединяло жаркое чувство, быть может, хорошо еще не осознанное ими во всей его силе. Шарль остался в зале, и к грусти его отнеслись с должным уважением. У каждой из трех женщин было свое занятие. Гранде бросил дома дела, а приходило довольно много народа: кровельщик, водопроводчик, каменщик, землекопы, плотник, хуторяне, фермеры: одни - договориться о починках и всяких работах, другие - внести арендную плату или получить деньги. И вот г-же Гранде и Евгении пришлось суетиться, вести бесконечные разговоры с рабочими и с деревенским людом. Нанета в кухне складывала в ящики взносы натурой, доставленные фермерами. Она всегда ждала распоряжений хозяина, чтобы знать, что оставить для дома и что продать на рынке. У Гранде, как и у многих помещиков, было обыкновение пить самое плохое свое вино и есть подгнившие фрукты.