Человеческий фактор

Ельцмаксимир

Вадик стал выводить первые звуки, писклявые и звонкие. Потом качнул дудочкой, и запевалы невпопад запели. Они волновались, оттого у них получалось недружно, торопливо. Но, когда песню подхватил хор, эта нестройность сгладилась, хотя и пестрела разноголосьем. И всё же номер прошёл успешно.

Потом выступил акробат Коля. Прошёлся на руках. Штанишки задрались и белые худые ноги выделывали всевозможные кренделя в воздухе, что немало позабавило публику.

Борцы тоже выступили хорошо. Они основательно вываляли друг друга в пыли, используя подножки, захваты, перевороты

через головы. Этот номер был, пожалуй, самым весёлым, отчего все хохотали до слёз.

С чечёткой вышла маленькая заминка. Вадик никак не мог подгадать под ногу танцора. Федя сбивался и не угадывал под такт свирели. Тогда Кеша подтолкнул запевал:

– Пойте! – И те запели:

Крутится, вертится шар голубой.

Крутится, ве-ертится над головой…

И пляска пошла. Какой-то солдат принёс гармонь, заиграл, и концерт принял новую окраску. Повеселели артисты, а главное – к их выступлению прибавились добровольные плясуны, певцы.

О, какой же это был концерт! Здесь уже нельзя было понять, кто кого веселил, кто кому поднимал настроение.

Солдаты брали детей на руки, танцевали с ними, пели. Отчего у всех было радостно и тепло на душе.

Но вскоре запела походная труба, и эшелон медленно тронулся. А солдаты всё подбегали и подбегали к артистам, совали им в руки банки с тушёнкой, хлеб, мыло. Теребили им вихрастые головы и приговаривали:

– Крепитесь, детки. Скоро война кончится, заживём…

И долго махали артистам из вагонов.

А у маленькой девочки Маши глаза застилали слезы. Она, всхлипывая, звала:

– Папа… Где ты, мой папочка?..

Эшелон уходил вдаль. Вагоны его извивались темной змейкой.

Дети, кто в чём: в фуражках, платках, подолах – тащили свой гонорар к детдому. Теперь, пожалуй, дня два детскому дому голод будет не страшен.

Железнодорожная дуга.

Железная дорога в километрах трёх от посёлка делает дугу и уходит чёрной гривой вдаль дальнюю…

Ребятишки, как воробьи, облепили эту гриву и не спеша идут к дуге. Одеты они разнообразно и плохо, и многие босиком. Мальчики в старую заплатанную одежду, кое-кто в военных не по росту гимнастёрках, фуражках, пилотках. Девочки в кофтах, висящих на худеньких плечиках, юбках в заплатах. Они идут и время от времени переговариваются, смеются, но живость эта стихийная, почти мгновенная. Она быстро вспыхивает и также быстро гаснет – голодному не до веселья.

Тёплый ветерок, перетекая насыпь, тихими порывами пробегает по травам, покачивая полевые цветы, пуша вихры детей. Вдоль железнодорожного полотна, среди ромашек и серых лопухов, осыпанных паровозной сажей, белеет разнообразный мусор.

Дети внимательно осматривают скомканную бумагу, фольгу, в них иногда бывает что-нибудь съестное, головы рыб, шкурки сало, очистки картошки… Много старых консервных банок под "гривой", десятки раз обследованные. Одни ржавые,

гнутые, не представляющие интереса; другие ещё с маслеными боками, в пыли. Гибкие пальчики ловко очищают их внутренности и всё, что они достают из них: не выскобленный поварами жир, тонюсенькие прожилки мяса – с жадным аппетитом посылается в рот. Пальцы и руки в порезах, у некоторых – языки, от заусенец на этих баночках. Но банок таких мало. И насладит ли подобное блюдо вдоволь… И если всё же кому-то удаётся найти такую банку, счастливцу украдкой смотрят в рот, прислушиваются к причмокиваниям, к смакованию.

У железнодорожной дуги ребята терпеливо ждут, сидя на рельсах, камнях, на насыпи. Ждут проходящие военные эшелоны. Здесь поезда замедляют ход и в вагонах теплушках, в дверях стоят солдаты. Они едут на фронт.

Разговор между пацанами вялотекущий. И девочкам не до бесед и не до смеха. Младшие заискивающе смотрят на старших, в их взглядах молчаливая просьба. Старшие смотрят независимо, умолять им некого, их бог – выносливые ноги.

Издали, как из былины, чуть заметной точкой появляется чёрный паровозик. Белый фонтанчик из трубы расстилается над игрушечными вагончиками. Ребята смотрят на него с интересом, долго не поднимаются. В их глазах радость и надежда. Эшелон с солдатами идёт на запад, к тем, кто недавно освобождал от врагов эти места и этих ребятишек.

Потихоньку паровоз и вагоны вырастают. И, заходя на железнодорожную дугу, состав замедляет ход, паровоз начинает тревожно гудеть.

Ребятишки сходят с рельсов, рассыпаются по берегу кювета. Как только вагоны заходят на железнодорожную дугу, дети устремляются к ним. Они кричат, машут.

– Дяденька-а! Дяденьки-и!

Солдаты из дверей теплушек глядят на них с любопытством и задором, тоже машут им в ответ.

– Дяденька, брось хлебушко!.. – доносится голос попрошаек.

В теплушках смятение, приветствия смолкают.

Но вот руки нескольких мужчин протягивают круглые, квадратные ржаные и пшеничные буханки. Самые быстрые верткие мальчики, а где и девочки, хватают эти гостинцы на ходу и, прижав к груди, отбегают в сторону. К теплушкам тут же подступают другие ребятишки.

Бегущих за вагонами становится всё меньше. Кто-то устал, обессилил, стоит, обтирая пот и слёзы с лица, с тоской и голодной печалью провожает набирающий скорость поезд. Кто-то довольный, ему удалось что-то получить от солдат.

Мальчик лет семи, настырный, одержимый, бежит рядом с вагоном, уцепившись рукой за нижнюю рейку вагонных ворот. Ему уже кричат товарищи:

– Егорка, отцепляйся!.. Егорка, упадёшь!..

Уже в испуге визжат девочки.

Но его словно примагнитило, он не в силах оторваться от порога теплушки. Ему уже кричит усатый дяденька:

– Егорий, браток, остановись! Н'a вот, и отцепляйся!..

И протягивает ему банку тушёнки. Но мальчик не в силах её принять, не в силах остановиться. Того гляди, ноги подвернуться и мальчика затянет под вагон.

Усатый догадался и бросил банку на землю. Егорка, словно запнулся, упал, кубарем скатился в кювет и накрыл банку грудью.