Человеческий фактор
Шрифт:
– Спасибо тебе, родненький. Не ты б если, одной мне разве осилить было? Ты не обижайся, что я тебя бранила. Ведь мы, бабы, без ворчания-то не можем. Теперь… Теперь нам жить да жить. Вернёшься к сыну, присылай сватов. Свёкром ты будешь хорошим, отцом звать буду…
Ксения тяжело поднялась на колени.
Некогда лежать, надо санитаров звать, да и назад, к своим бежать.
Она посмотрела на будущего свекра. Он был мертв…
Концерт на полустанке.
Второй день военные эшелоны не останавливаются на полустанке.
– Ну ладно, пацаны, не куксись, – сказал Кеша, подросток лет четырнадцати, худощавый, в выцветшей большой командирской фуражке. – Давайте репетировать. Вадька, играй, Ленька и Мишка, пойте.
Вадик, бледнолицый, русоволосый мальчик, поднёс к губам тальниковую дудочку, и, зажимая поочередно небольшие дырочки на ней, стал выводить мелодию чем-то похожую на песню "Катюша".
Леня и Миша, глядя в сторону ушедшего эшелона, звонко запели:
Расцветали яблони и груши,
Поплыли туманы над рекой…
Другой мальчик, держа руки в карманах – так поддерживал широкие штанишки – старательно вытанцовывал тяжёлыми ботинками что-то похожее на флотскую чечетку.
В стороне от них группа ребят выполняли физические упражнения. Один мальчик переворачивался ногами вверх и ходил вверх тормашками. Но, то ли от неумения, то ли от слабости в руках, он постоянно падал, ударяясь головой о землю. Отлеживался.
Двое других – боролись. Было заметно, что они поддаются друг другу, но сопели и кряхтели на полном серьёзе. Девочки кружились на полянке, подгадывая под посвист Вадиковой дудочки и песни ребят. Подпевали и сами.
Все остальные, не участвующие в репетиции, сидели и стояли вокруг артистов.
– Колька, хватит валяться. Поднимайся.
Мальчик, только что упавший на голову, неохотно поднимался и, натянув свалившуюся пилотку до ушей, вновь принялся за аттракцион.
– Венька, Пашка, не халтурьте. Разве так борются? Индюки.
Кешины замечания вызывали одобрения, смех у публики.
– Ты, Федька, не стой. Егози ногами, – поторапливал он плясавшего.
Федя умоляюще посмотрел на Кешу.
– Да я не м'oжу. Ноги болят.
– А ты не думай о них. Ты думай, для чего ты это делаешь.
– Дык я, коли счас собью их до мозолей, потом плясать как буду?
Кеша, неодобрительно хмыкнув, неохотно согласился.
– Ладно, отдыхай, – и, повернувшись к окружающим, скомандовал: – А вы подпевайте.
Дети недружно запели:
Выходила на берег Катюша,
На высокий берег, на крутой…
Кеша дирижировал.
Солнце садилось. Вечерело. Ребята с надеждой посматривали на восток, ожидая из туманной дымки появится очередного эшелона. Боялись, что ночь, опустившись на землю, оставит их голодными. Солдаты подкармливали детей, платили им гонорары натуральными продуктами за их концерты. Но вот проходили часы, проходило и желание петь, плясать, ходить "на голове". Подступало уныние.
Кеша предложил рассказывать по очереди всякие истории. На
– Давай ты, – она спрятала лицо в ладони и задрожала всем тельцем.
– Ну, разнюнилась. Тебя что, бьют что ли?
– Я… Я не умею.
– А тут никто не умеет. И все врут безбожно.
– Я и врать не умею…
– Ну и не ври. Рассказывай, как сюда попала? Откуда ты?
Девочка нерешительно поднялась и, глядя с бугра вниз на полустанок, на нити-рельсы, бегущие на восток, откуда должен был появиться эшелон, идущий на запад, на фронт, сказала:
– Я из Черной Грязи…
Дети рассмеялись.
– Ха-ха! Из грязи, а сама белая, как снег.
– Нет-нет. Я из деревни такой. Её почему-то назвали так.
Кеша поднял руку.
– Дайте человеку говорить. Ври дальше.
– Я не вру, – обиделась девочка. – Я вправду жила там с мамой и бабушкой. Был у нас ещё один ребёнок, Кирюша. Он был маленький. Когда пришли немцы, бабушка околела. Ей было жалко поросёнка, его немцы зарезали. А вечером стали всех выгонять из домов, и мы убежали в лес. Было холодно, и Кирюша замёрз. Мы его похоронили в лесу под елочкой. Потом поморозилась я. Мама сняла с себя тужурку, шаль и надела на меня. Мы с ней две ночи шли к пушкам. Они стреляют, и их далеко было слышно. А днём мы прятались. А потом мама не могла идти. Мама сказала, чтоб я одна шла к пушкам. Я не пошла. Куда я от мамы? – девочка тяжело вздохнула и стёрла с глаз слёзы. – Потом мама померла… Я тоже легла помирать. Сначала я долго лежала и плакала. Жалко было бабушку, Кирюшу и маму. А потом уснула. Видела во сне папеньку. Он меня на руках качал и пел мне песенку. Мне было с ним хорошо. Потом я проснулась у тётеньки Вари. Она меня отогревала и натирала жиром. Говорила, что меня нашли солдаты, что теперь я буду жить с ней, как дочка. – Девочка опять всхлипнула. – А тётенька Варя подорвалась у колодца на какой-то страшной мине, ей ноги оторвало… Потом я долго сидела одна в земляном домике и плакала. Мне было жалко маму и тётеньку Варю. Я сильно кушать хотела… Потом я пошла искать маму. Хотела возле неё помирать. А дяденька Володя на машине отвёз меня в приют, только не сюда, а в прежний, откуда меня сюда привезли.
Девочка замолчала, глядя на Кешу большими правдивыми глазами.
Подросток стоял спиной к ней, а когда повернулся, на его глазах поблескивала влага. Он спросил:
– Не врала?
– Не-ет.
– Как звать?
– Маша Гузина.
– Будешь, Маша, в моей труппе, в массовых сценах.
Девочка обрадовалась, на глаза вновь навернулись слёзы.
– Не плачь. Мы здесь все такие.
Вечером на полустанок пришёл эшелон. Солдаты с котелками выбегали из вагонов за водой. Торопились по своим нуждам.
Возле закрытого киоска собрался народ – любопытные и пробегающие мимо солдаты. В центре круга стоял Кеша и громко объявлял:
– Товарищи солдаты! Доблестные наши защитники! Перед вами сейчас выступят артисты местного детского дома. Первым номером нашей программы – песня "Дан приказ ему на Запад". Исполняют Леня и Миша Горевы. Аккомпанирует на свирели Вадик Шумкин.
Кеша первым захлопал в ладоши, зрители недружно поддержали. Затем он подал команду рукой, и солисты, за ними – хор мальчиков и девочек, в котором была и Маша, вышли в центр.