Человеческое тело
Шрифт:
Ди Сальво опять бьет его по нерву.
— Эй, повнимательнее! — ворчит Йетри.
— Целочка, ты чего там у нас кипятишься? — вмешивается Чедерна.
Больнее всего, хотя сам он в этом никогда не признается, Йетри ранит то, что его друг даже не заметил, что Йетри на него зол и не разговаривает с ним с самого утра. Теперь у Йетри есть два варианта: нахамить в ответ и выдать обиду или продолжать не разговаривать с Чедерной, сделать вид, что он его не замечает. Но пока он раздумывает, Чедерна успевает забыть о нем.
По рации доносится команда Рене, требующего увеличить скорость. Из-за Торсу и его кишечника третий взвод отстал от колонны на несколько сотен метров, надо быстро
Бедняга, думает Йетри, которому в зеркало видно все, что происходит в идущей позади «Линче», впрочем, этим его сострадание и исчерпывается. Сейчас его переполняет жалость к себе самому. Он позволяет этому неотвязному чувству увлечь его в мир все более мрачных фантазий и даже задумывается о смерти. Чтобы найти утешение, он должен испить грусть до дна.
Йетри переводит взгляд на окошко, но зацепиться не за что — ни деревца, ни дома, ни яркого пятна, отличного от цвета скал и песка. Его вдруг переполняет тоска по краям, в которых он вырос. Когда он учился в средней школе, а еще сильнее, когда был старшеклассником, он ненавидел Торремаджоре и его безлюдные улочки. Он был единственным металлистом в радиусе ста километров и носил футболки «Slayer» с апокалипсическими картинками, казавшиеся воплями протеста. Сейчас он бы отдал что угодно, чтобы вернуться в прошлое. Хоть ненадолго. Он бы валялся на высокой кровати с кованым изголовьем, в комнате, где днем было слишком светло, чтобы уснуть, прислушиваясь, как мама на кухне гремит кастрюлями и как тихо бормочет радио, чтобы не разбудить его.
Почему ему всегда нужно так много и всегда нужно то, что не дано получить, — нечто, что осталось в прошлом или, что еще хуже, чего никогда не случится в будущем? Он что, обречен? В двадцать лет он начинает мечтать о том, чтобы все желания бесследно исчезли. Должно же настать время, когда ты перестанешь чувствовать себя раздираемым пополам, когда окажешься там, где мечтал оказаться.
С головокружительной высоты камнем падает ястреб, Йетри следит за его полетом. Незадолго до того, как коснуться земли, птица резко взмывает ввысь, ловит восходящий поток и зависает в воздухе. Эта картина вдохновляет старшего капрала. Вот-вот. В жизни именно так и бывает: после падения — взлет.
«Линче» резко тормозит, Йетри швыряет вперед. Он ударяется лбом о металлическое крепление сиденья, затем его отбрасывает обратно. По шее словно ударили хлыстом, но сейчас не до этого: сперва надо понять, что произошло.
Ди Сальво с воплями свалился в кабину, несколько ящиков с боеприпасами опрокинулись, теперь повсюду валяются патроны — в том числе и под ногами у Йетри. Чедерна матерится, потом бьет ладонью по приборной панели.
— Как вы там, нормально? — спрашивает он.
Йетри автоматически отвечает «да». И на этот раз у него не получилось долго хранить молчание.
Поначалу они называли ее «ямой», хотя на самом деле это настоящая воронка — настолько глубокая, что, если заглянуть в нее, видно, как на дне сверкает вода. Колодец в самом центре пустыни — глазам не поверишь! Переднее колесо «Линче» целиком попало в воронку, остальные три приподнялись. Когда Дзампьери жмет на газ, колеса начинаются крутиться в воздухе, разбрасывая во все стороны
Видимость хорошая, поэтому почти все вылезают из «Линче» и поначалу в душе благодарят того, по чьей вине они остановились. Ребята пользуются остановкой, чтобы размяться, нагибаются, доставая до щиколоток, покачиваются вперед-назад. Нужно максимально уменьшить вес, поэтому из «Линче» выходят все пассажиры, затем выгружают грузы и боеприпасы. Чедерна и Ди Сальво демонтируют «браунинг» с пулеметной башни. Больше ничего поделать нельзя, разве что снять сиденья, как предлагает кто-то.
Все бесполезно. Даже когда шесть, а потом двенадцать пар сильных рук пытаются приподнять «Линче», машина не двигается с места. Рене вне себя от злости, и не он один: капитан Мазьеро по радио высказал, вернее, выкрикнул все, что он о них думает, и заявил, что не намерен останавливаться из-за того, что Златовласка не умеет водить. Капитан объявил, что колонна временно разбивается на две части, а у сержанта не хватило духу возразить, что это чрезвычайно опасно. Рене знал, что все равно капитан на него наедет, а потом поступит, как сочтет нужным.
Вместе с артиллеристами и большей частью военной техники Мазьеро продолжил движение, чтобы расчищать путь. Как только «Линче» вытащат, оставшаяся часть конвоя догонит их, следуя на более высокой скорости. Ребята из третьего взвода и водители грузовиков стояли и смотрели, как идущая перед ними техника исчезает за горой. Теперь они осиротели. Ситуация неприятная и вместе с тем донельзя простая: чем дольше они будут возиться, тем больший путь им потом придется пройти без прикрытия саперов — внезапно они оказались на передовой, босиком, с завязанными глазами, на земле, где полным-полно мин. Чем больше времени они потеряют, тем выше вероятность того, что приключившееся с ними дурацкое происшествие обернется куда более страшным несчастьем.
Поэтому они стараются изо всех сил — каждый, как умеет. Тщетные попытки поднять «Линче» уже стоили им порванных бицепцев и порезов на ладонях. Они считают «раз, два, три…» и сдаются, только когда кончается дыхание. Даже афганцы поняли, что дело пахнет керосином, собрались вокруг «Линче» и дают советы, которые никто не в состоянии уразуметь.
Лишь старший капрал Дзампьери стоит в сторонке. Она чуть не сожгла сцепление, пытаясь заставить железную глыбу сдвинуться с места, и теперь изо всех старается не разрыдаться. Что на нее нашло? Почему она не заметила воронку? Видимо, она чуть не уснула. Уже больше часа ей с трудом удавалось не закрывать глаза, так и тянуло опустить лицо прямо на руль и поспать, а она, вместо того чтобы выплеснуть на лицо бутылку воды, погружалась в дрему.
Идиотка! Могла бы — отхлестала бы сама себя по щекам. Вместо этого она безжалостно грызет большой палец правой руки, ноготь уже полностью обкусан. Принимается за фаланги пальцев, и это ее внезапно успокаивает. Во время медосмотров врачи всегда говорят что-то язвительное об этой ее привычке, но ей наплевать. Переходя от истерзанного большого пальца к среднему (грызть его не так приятно, дело спасает лишь ощущение, что портишь нечто, что до этого было нетронутым), она переживает все чувства, которые обычно испытывает в похожих ситуациях, то есть когда серьезно прокалывается: стыд, желание провалиться сквозь землю, злость, стремление все исправить и показать, чего она стоит.