Человечище!
Шрифт:
Впрочем, ко мне это не относится. Думаю, я – его любимый сын.
И все-таки мне приходится жить с вами в одном мире. Конечно, все это не вызывает у
меня ничего кроме омерзения, но иного, к сожалению, не дано. Всякий раз, когда я
оказываюсь в каком-нибудь общественном месте или же по случаю общаюсь с коллегами
по работе, у меня складывается впечатление, что лягушки ожили, выползли из своего
болота и теперь пытаются жить на равных со мной. Это не так, запомните!
Я
внимание привлекает одна приятная сцена. Я вновь приникаю к окулярам – так, что
чувствую, как они впиваются в кожу вокруг моих глаз.
На улице напротив моего дома автомобиль сбил молодую женщину. Она взмыла вверх
словно бабочка, но, однако же, без присущего бабочкам изящества, и шлепнулась на
асфальт, покрытый кашицей из снега и грязи, словно раздавленная мокрица. Пальто ее
распахнулось, оголив раскинутые ноги и кружевные трусики под задравшейся юбкой.
Я вижу кровь, струящуюся по ее лицу. Я отмечаю, что она некрасива, главным образом
из-за крупного родимого пятна на щеке; струйка же крови напоминает мне разрез,
сделанный хирургическим скальпелем.
Автомобиль, сбивший ее, останавливается, водитель выглядывает в приоткрывшуюся
форточку, раздумывает несколько секунд и, внезапно развернувшись, уезжает.
Обыкновенный трус.
Некто выныривает из толпы и, пользуясь всеобщим замешательством, принимается
шарить у нее по карманам. Он извлекает темный предмет – по всей видимости, кошелек и
снова исчезает в людском потоке.
Несколько сердобольных старушек начинают суетиться возле истекающего кровью тела, но большинство случайных свидетелей происшествия проходят мимо с равнодушными
лицами: им, конечно же, плевать на судьбу этой женщины да и вообще на все, они
целиком и полностью поглощены собственными натурами. Возможно, здесь мы в чем-то
похожи, но…
Но они забывают, что их натура – ничто, потому как истинно высшее существо
находится не там, на улице, но здесь, у окна – с биноклем в руках, и словно бог наблюдает
за грустными картинами жизни своих уродливых чад.
Вот еще одно доказательство вашего ничтожества. И еще один козырь в моей колоде.
Будущее не за вами, за мной. Но вам это неизвестно. Пока.
Я убираю бинокль от глаз и отхожу от окна. Кладу его на тумбочку, стоящую у
изголовья моей кровати, над которой висит большое зеркало в раме из красного дерева.
Развязываю тесемки халата, и он падает у моих ног. Я остаюсь в своей божественной
наготе.
Я подхожу к антикварному комоду с большим зеркалом, способным отразить черты
вашего величественного героя, и строгим взглядом
Прекрасно! То, что я вижу, прекрасно, абсолютно!
В зеркале – мужчина тридцати с небольшим лет с правильной формой черепа, черными
курчавыми волосами и античным лицом. У него стройное тело, покрытое крепкими
мускулами, на котором почти нет волос, разве что на лобке, его руки и ноги прекрасны, как могут быть прекрасны руки и ноги атлета. Его отражение лучится в зеркальной
бездне, как будто зеркало посылает из своих глубин мощный поток энергии, который
способен сокрушать стены.
Я замечаю, что хоть и брился только вчера, на лице проступила небольшая щетина. Я
иду в ванную, не одеваясь, нагишом. Я беру бритву, наношу пену и плавными
движениями выравниваю контуры своего лица, словно старательный мастер, который
доводит свое детище до совершенства последними мазками.
Внезапно проступает кровь. Я порезался. Кровь смешивается с пеной для бритья, образуя
розовую субстанцию. Я беру полотенце и тщательно стираю ее с лица. Кровь не
останавливается и тонкой струйкой скользит по подбородку. Несколько капель срываются
и падают на поверхность раковины, расплываясь причудливыми рисунками в духе
абстракционизма. Я нахожу это забавным.
Я беру бритвенный станок, аккуратно вынимаю лезвие и делаю неглубокий надрез на
груди. На коже образуется красная полоска с рваными краями, которая тут же заполняется
кровью. Кровь струится по груди вниз к животу, я размазываю ее плавными движениями.
Вскоре все мое тело в моей же крови. В крови бога.
Это заставляет меня вспомнить случай из детства. Уже тогда я был особенным ребенком.
Я был единственным чадом в семье, и родители долгое время хотели видеть меня
девочкой, что немного смущало меня, но та нежность, с которой все это делалось,
побеждала всякое смущение. Кроме того, я прекрасно выглядел в ситцевом платьице, в
чепчике и длинных розовых гольфах. Я был любимцем огромного количества моих теток, которым был препоручен и которые переодевали меня по десять раз на дню во
всевозможные чудесные наряды, а я вытанцовывал перед ними с грацией ангела.
Еще мне нравился мой ночной горшок, который представлялся мне волшебным сосудом
из сказки и на котором я мог сидеть часами. Опорожнившись, я слезал с горшка, напевая
какую-нибудь песенку из мультфильма, и опускался на колени перед горшком. Это было
похоже на молитву. Я смотрел на свои какашки, и они казались мне совершенными, в них
было какое-то волшебство, а иными они и не могли быть, раз горшок был волшебным. Я