Человек должен жить
Шрифт:
Вошел мужчина лет сорока пяти. Он жаловался на боли в животе, изжогу, тошноту. Он достал из бумажника анализ желудочного сока и протянул мне. Кислотность была резко понижена. Я попросил его прилечь на кушетку и начал пальпировать живот. Иногда он вскрикивал от боли.
— На рентгене не были? — спросил я.
— Орлова обещала послать, да вот и сама слегла. Пошлите, если можно, доктор. Буду вам очень признателен.
— Оденьтесь, — сказал я и стал заполнять, амбулаторную карту. Я не знал, могу ли сам подписывать рецепты, могу ли самостоятельно
Несколько метров разделяли наши кабинеты. Я шел и думал о Венере. Вошел в десятый кабинет и, глядя на Екатерину Ивановну, сказал:
— Я хочу спросить… — И запнулся. Я забыл, о чем хотел спросить. Венера стояла передо мной, а не старушка Екатерина Ивановна со сморщенным, высохшим личиком. Я нахмурил лоб, щелкнул себя по голове.
— Выскочило… Сейчас вспомню… Ах, да!.. Можно мне самому подписывать рецепты и разные направления?
— Конечно, конечно! Безусловно! Но как вы могли забыть такой простой вопрос?
Я ужасно покраснел. А она спросила:
— У вас там опять девица? — Она сделала паузу. Я молчал. — И опять не хочет себя показывать? — Екатерина Ивановна улыбнулась, уверенная, что попала в точку.
— Что вы! У меня мужчина сорока пяти лет.
Мне хотелось подойти к столу, найти карточку Венеры и посмотреть ее адрес и место учебы или работы. Но как? Любовь Ивановна так подозрительно на меня смотрела, будто наверняка догадывалась, что творится со мною. Я подошел к столу и спросил:
— До которого часа будем принимать?
— Официально до семи… а вообще, пока не примем всех. А вы что, спешите куда-нибудь?
— Нет, просто так. Чтобы знать.
Я поспешил в свой кабинет, написал больному рецепт, потом написал направление в рентгеновский кабинет и рассказал, что можно и чего нельзя есть. Он поблагодарил и вышел. Его фамилия была Краснов. Я запомнил эту фамилию. По истории мы учили — был такой царский генерал Краснов.
В этот вечер я принял еще семь больных. Хуже всего я знал рецептуру и частенько выходил из своего кабинета к Захарову, чтобы спросить у него. Не пойму, откуда он помнил рецепты. К Екатерине Ивановне я обращаться не хотел: и так, наверно, надоел ей. К Чуднову тоже идти было как-то неудобно, пусть он думает, что я и рецептуру знаю хорошо, — не хотелось подводить и себя и свой институт.
Около семи вечера принесли амбулаторную карту из кожного кабинета. Я прочел: «Петров Алексей Сидорович, двадцать три года, рабочий». Врач-дерматолог записал: «На голенях геморрагическая сыпь, боли в суставах. Очевидно, ревматизм. К терапевту на консультацию».
«Нашли терапевта, — подумал я. — Почему не повели больного к Екатерине Ивановне?»
— Кто у вас участковый врач? — спросил я.
— Орлова была, а теперь вы.
Я попросил показать ногу. Петров поднял штанину. В нижней трети голени виднелась ярко-красная сыпь. Пятнышки, словно веснушки, обсыпали голень спереди.
— Сыпь беспокоит? Чешется? Болит?
— Некрасиво!
— А боли в суставах тоже не беспокоят?
— Побаливают маленько, — ответил Петров, — но это чепуха, поболят да перестанут.
Я попросил Петрова раздеться до пояса и выслушал его сердце, шумов пока не было.
— Оденьтесь, пожалуйста, — сказал я, — хочу показать вас другому врачу. — Сказав это, я задумался над собственными словами: «Другому врачу». Выходит, я хвастаюсь. Он и в самом деле может подумать, что я врач. Но я не хотел его обманывать, это получилось само собой.
Я повел Петрова в десятый кабинет. Екатерина Ивановна осмотрела ногу, потом начала пальцем надавливать на нее. Сыпь не исчезала.
— Видите? — спросила она и посмотрела на меня не совсем обычно. — Мелкие кровоизлияния. Возьмите его в свою палату. Места у вас, кажется, есть.
— Хорошо, — сказал я. — Писать направление?
Она кивнула. Я написал, чтоб положили в мою палату. Екатерина Ивановна подписала и сказала, чтобы Петров сейчас же шел в больницу.
— Если не возражаете, мы подвезем вас на машине.
— На «Скорой помощи»? Что вы, доктор? Куры смеяться будут. Я вообще должен подумать, ложиться ли мне. Я чувствую себя прекрасно.
— Не советую вам задумываться над этим, товарищ. Вы немедленно должны лечь в больницу. Совет врача для больного человека — закон. Игорь Александрович, проводите товарища к машине. Любовь Ивановна, вы будете его сопровождать вплоть до палаты.
— Да вы что! Повезете как арестованного? Уж если так надо, я и сам дойду. Что же я, несознательный какой?
— Дайте мне честное слово, что через час будете в больнице, — сказала Екатерина Ивановна.
— Могу даже побожиться, если желаете.
— Через час позвоню в больницу. Смотрите, если вас там не окажется!
Петров ушел. Любовь. Ивановна направилась к двери, чтобы вызвать следующего больного. Екатерина Ивановна попросила пока не вызывать. Она смотрела на меня.
— Злокачественная форма ревматизма. Очень нехороший ревматизм у этого товарища. Игорь Александрович, не проморгайте. Я могу забыть — склероз. А вы забыть не имеете права. Договорились? Все.
Я возвратился в свой кабинет, взялся за работу. Сколько прошло времени, не знаю.
Принят последний человек. Я вышел на крыльцо. Гринин сидел на скамейке. Рядом стоял Захаров.
— Игорек вышел! — сказал Гринин и встал. — Игорек Александрович Пшенкин.
— Зачем коверкаешь мою фамилию? — спросил я.
— Ничуть, Игорек! Другой бы поблагодарил, что я нашел ему такую звонкую, видную фамилию. Да еще с окончанием на «ин». Гринин… Пшенкин… Импозантно! А то прозаическая Каша… Поменяй фамилию!
— И не подумаю! На твое «ин» мне наплевать.
— А зря… Не плюй в колодец… Моя фамилия еще прославит отечественную науку. Не веришь? Я придумаю операцию по пересадке носа от трупа. Многие желают иметь более правильный нос.