Человек-Хэллоуин
Шрифт:
— Кто — Диана? — спросил Стоуни, входя в прихожую и бросая взгляд на лестницу.
Он так хотел увидеть Лурдес, сжать ее в объятиях и никогда уже не отпускать.
— Нет, не твоя сестра, — ответил Фэйрклоф, шагая за ним. — Твоя мать.
Глава 29 МАТЬ
— Сюда — Алан Фэйрклоф кивком указал на открытую дверь часовни. Над аркой дверного проема Стоуни прочитал: «Благословен будь плод чрева твоего». Дверь была распахнута, звук поющих голосов стих за ней почти мгновенно. Часовня была освещена дюжиной свечей. Помещение
Стоуни увидел ягненка с перерезанным горлом, лежащего на огромной каменной плите алтаря.
Свечи были высокие и тонкие, Стоуни никогда не видел столько сразу. Когда он окинул взглядом все свечи, расставленные вдоль стены, между витражными окнами, в небольших подсвечниках у каждой скамьи, сам их вид, кажется, подсказал ему что-то.
«Они же высокие, белые, старомодные, а та знаешь только одного человека, который делает подобные свечи».
В часовне было полно народу, некоторых он узнавал, проходя мимо, других видел впервые. Здесь были Марта Уайт и Тамара Карри, ее могучие груди вздымались в глубоком вырезе платья, а поверх этих холмов возлежал массивный золотой крест на цепочке; ему кивнул отец Джим, он чуть улыбнулся, протягивая руки перед собой, словно Стоуни должен был защелкнуть на его запястьях наручники; мясник Рэйлсбек и Фиона Макалистер из библиотеки сидели рядом, были и другие — знакомые и нет, но все они были принаряжены, словно пришли на воскресную службу: костюмы, галстуки, на некоторых дамах шляпы, а на женщинах постарше еще и белые перчатки.
Стоуни засмеялся, когда увидел старинного приятеля Джека Ридли, лучшего друга детства, который вместе с остальными хранил тайну, — так, во всяком случае, понял Стоуни. Джек подмигнул.
— Я знал, ты поймешь, — сказал Джек каким-то взвинченным голосом — Все это было предопределено…
— Заткнись, предатель, — ответил Стоуни, мотнув головой. Он протянул руку к ремню, вытащил нож.
Стоуни поднял охотничий нож, на случай, если кто-нибудь попытается что-нибудь сделать, но они сидели тихо, наблюдая за ним. В их глазах не отразилось страха, который он надеялся увидеть. Такого страха, который, как он чувствовал, снова накатывает на него самого.
Алан Фэйрклоф шел за ним, пока Стоуни не уперся в подножие алтаря. Тогда Фэйрклоф обошел Стоуни, поманил его рукой.
Стоуни уже била дрожь, он понимал: что бы ни произошло, нож не защитит его, если эти ненормальные вдруг вскочат и все вместе навалятся на него.
Пока он шел к алтарю с лежащим на нем мертвым животным, ему вспомнился рассказ Норы о том, как она нечаянно зашла сюда. О том, что она видела.
О том существе в длинном металлическом ящике.
Который был здесь.
Ящик из темного металла, крышка отделана драгоценными камнями. Очертаниями она напоминала грубо высеченного ангела эпохи Возрождения, с круглым нимбом над распущенными
Алан Фэйрклоф подошел и встал за алтарь.
— Вы заточили кого-то внутри? — шепотом спросил Стоуни, сам не понимая, какие чувства его одолевают.
— Не заточили. В нем содержится Божественный Огонь.
— Что это такое?
Тогда Алан Фэйрклоф взял руку Стоуни и положил на крышку ящика. Она была теплая.
— Это она. Твоя мать.
— Как это? — Стоуни била дрожь.
— Выпусти ее. Ты можешь. Ты один, ее сын, можешь выпустить ее на волю.
— Но… Я не понимаю… я не…
— Она есть Великая Мать, которая ищет по миру своих детей, — произнес Фэйрклоф, его слова звучали песнопением. — Она есть Вечная Мать, она потеряла свою дочь в Подземном мире, а Ее сын, Ее сын сошел к нам.
— Ее сын сошел к нам, — отозвалась шепотом паства.
— Сошел к нам, чтобы принести новый свет умирающей земле, — пропел Фэйрклоф.
— Принести новый свет умирающей земле, — шепотом отозвался хор.
Алан Фэйрклоф открыл ящик, и Стоуни увидел ослепительный свет, похожий на сгусток синего и желтого огня в форме человеческого тела, и крылья…
«Ангел?
Она ангел?»
Глаза, большие и теплые.
Полные неизгладимой тоски.
Словно она была охвачена громадным сожалением.
Словно она глядела на него, осознавая близость неизбежной потери…
Она протянула к нему пламенеющие руки, и они рассыпались тысячами крошечных огоньков, кружащихся в воздухе, облепили его со всех сторон, покрыли его, как светлячки. Они были горячие, и все его тело истекало потом, но ожога не было…
ЛУННЫЙ ОГОНЬ!
Он чувствовал, что этим светом, этим теплом своего огня она обнимает его — всего, целиком…
И слова неведомого языка зазвучали у него в ушах.
Слова, которые он понимал, словно это был язык его снов…
Остальные видели Иисуса, или же белобородого старца, или космический калейдоскоп, и вся паства поднялась, как один человек, и принялась распевать гимны, что-то говорить, кричать «аллилуйя!» тому существу, которое окутало собой Стоуни.
— Мой сын, — произнесла она. — Как я тебя люблю. Я люблю тебя так стильно, что вечно рыдаю по тебе.
«Но кто ты?
Что ты такое?»
Свет, окутывающий его, задрожал, сгустился, он больше не видел ничего, кроме света, а внутри этого света…
«Что ты такое? Ты ангел? Ты бог?»
И тут раздался смех… Но это не был смех любящей матери, который он только что слышал, а что-то кошмарное. Смех походил на завывания волка в темноте…
«Я другое, — ответил голос ворчливо. — Скажем так, я не то, что ты. Я то, что держали в камне, то, что когда-то двигалось вольно, а эти… эти людишки… много столетий назад…»
В свете замелькали картинки, и Стоуни увидел:
— Приблизительно пятьдесят маленьких детей кричали и плакали, связанные друг с другом толстыми веревками, пока несколько мужчин придвигали огромный кусок скалы к выходу из пещеры. В наступившей затем темноте раздалось жужжание, потом вспыхнул свет — и тысячи черных мух вылетели из камней, набросились на детей, залетали в их рты, в глаза, въедались в кожу… А дети кричали…