Человек хотел добра

Московкин Виктор Флегонтович

— Где тут у вас телефон? Мне бы товарищу Уткину брякнуть.

Видимо, мой решительный тон подействовал на человека. Он назвал нужный номер и подвел к аппарату.

— Але! — послышалось в трубке. — Але!

На вопрос: «Кто спрашивает?» — я непринужденно назвал свое имя.

— Знакомый Алексея Ивановича, — добавил не очень уверенно.

На этот раз женщина крепко осердилась:

— Положите трубку, Семен Коротков. Не мешайте людям работать.

Этого было достаточно, чтобы мы пошли домой.

В

четверг утром я уже был в приемной. Там стояла очередь. Оказывается, все к Алексею Ивановичу. «Опоздал, малец, запись уже закончена», — сказали мне. И все же я стал ждать, так посоветовали ожидающие. Если Алексей Иванович сумеет принять до часу дня всех записавшихся, тогда могу попасть к нему и я. Потому что он принимает ровно до часу. Вскоре сзади меня встали еще трое — тоже опоздали.

Из всей очереди обращали на себя внимание двое: мужчина в светлой кепке, которая никак не шла к его черному заросшему лицу, и старушка с пачкой документов. Были они здесь не по первому разу и вели себя свободно. Говорят, что в приемных никогда не обходится без таких людей.

Старушка рассказывала, что обычно она занимала очередь рано, но сегодня расхворалась и еле приплелась. Время подвигалось, и она нервничала.

— Не успеет принять всех, — вздыхала она. — Не первый раз уж так. Неопытный еще. У прежнего много лишнего не наговоришь, сказал, в чем дело, и выскакивай. А этот не освоился. Ему говорят, а он слушает, говорят, а он слушает. Не-е-т, не успеет…

На ее документах по углам были наложены резолюции разных людей, у кого она побывала на приеме. Старушка просила сменить ей комнату на другую, более удобную. Ей предлагали несколько комнат, но, по ее словам, они были не лучше прежней.

Если старушка была настроена в общем-то миролюбиво, то гражданин в светлой кепке выходил из себя.

— Все они там бюрократы, — отрывисто бросал он, ни к кому не обращаясь. — Мне долго у него нечего сидеть. Предъявлю и выполняй.

Я на минутку представил себя на месте Алексея Ивановича. Сколько ему всего приходится выслушивать! У каждого просьба и каждому надо помочь.

— Я сразу все выложу, пусть знает, — бубнил гражданин.

Выходила на носочках секретарша и предостерегала:

— Тише, граждане, тише!

— Что тише! Что тише! — кипятилась светлая кепка. — Почему у вас каждый посетитель по два часа говорит?

— Это уже у вас надо спросить, — объявила секретарша и рассерженная ушла.

Самое интересное оказалось то, что гражданин в светлой кепке задержался у депутата дольше всех. О чем они говорили там — неизвестно, только первым из кабинета вышел Алексей Иванович, злой, с красными пятнами на лице. И уже за ним, довольно ухмыляясь, — гражданин с кепкой под мышкой.

Алексей Иванович вышел, чтобы посмотреть, сколько еще человек осталось. Увидев очередь, он покачал головой и опять скрылся в кабинете. Меня он, кажется,

не заметил.

Теперь люди выходили от него быстрее. Ровно в час направился к депутату последний из записавшихся. Секретарша тут же объявила:

— Прием, товарищи, окончен. Приходите в следующий четверг. Будете первыми, сейчас я вас всех перепишу.

— Как же так, — заговорили оставшиеся. — Попросите, пусть примет. Недолго мы его задержим.

— Вы здесь все говорите — недолго. Вон и тот товарищ обещал быстро. До белого каления довел, пока выкладывал свою просьбу. Ему говорят одно, а он все свое.

— Не пускать таких — и точка, — посоветовали секретарше.

— Попробуй не пусти — жалоб не оберешься.

— Вы все же попросите товарища Уткина. Нас немного.

Секретарша бесшумно ушла. Пока она была в кабинете, стояло глубокое молчание. Каждый, видимо, думал о своей просьбе.

Алексей Иванович вышел и, почти не останавливаясь, пояснил:

— У меня, товарищи, на два часа назначено совещание. Вы передайте просьбы секретарю. Я их разберу позднее. О решении сообщим.

И ушел. Видимо, придется возвращаться ни с чем. Все мы сейчас безразлично разглядывали стены, свои руки и нервничали. Жалко было времени, которое ушло на ожидание.

Секретарше я не стал рассказывать о своей просьбе. Решил быть умнее: в следующий четверг приехать с первым трамваем.

В доме узнали, что я ходил на прием к Алексею Ивановичу. Расспрашивают с любопытством, как он принимал меня, что говорил, обещал ли выполнить просьбу. Понятно, почему расспрашивают: хотят знать, оправдывает ли себя наш депутат, заботится ли об избирателях. И дослушав мой рассказ, меня же и начинают ругать:

— Разве тебе добиться. Несмышленыш ты еще.

А другие наперебой советуют, как надо разговаривать с Алексеем Ивановичем.

— Ты скажи ему. Не для того выбирали, чтобы он нос воротил от людей. Обязан был тебя принять в любой день. Побойчее будь.

Дядя Ваня Филосопов долго выспрашивал подробности, хмыкал скептически, а потом внезапно рассердился:

— Ух, Алешка! Придется тебе вспомнить Ивана Филосопова, старого дружка. Нет, я поговорю с ним сам. Я в четверг не пойду, я пойду, когда мне будет удобно.

И так почти все, кому я ни рассказывал. Это меня удивляло, я же ничего плохого не говорил про Алексея Ивановича. Наверно, просто казалось странным, что депутат не принял знакомого без очереди. Ничего не поделаешь, закон должен быть для всех одинаков.

Дядя Ваня и потом еще долго грозился, а мне велел не расстраиваться, сказал, что все уладится само собой.

Я не расстраивался. В четверг поднялся чуть свет и поехал на прием к депутату.

Опять здание со стершимися ступеньками в подъезде. Много ходило сюда народу и все что-нибудь просили. Видно, так уж устроен мир: одни просят, другие выполняют просьбы.