Человек из народа
Шрифт:
– Привет, Джалио, – сказал я с невольным сочувствием, протягивая ему руку. Он поздоровался со мной, но было ясно, что он меня не помнит, да и вообще ему на меня наплевать. Я обиделся и решил, что он слишком много о себе воображает.
– Вы не сказали мне, мистер… э-э… – вдруг обратился к нему Нанга.
– Джалио, сэр, – подсказал он.
– Спасибо. Так вот, мистер Джалио, почему вы не сказали мне, что ждете на открытие выставки дипломатических представителей? – спросил Нанга, оглядывая стоявшие у входа машины: на некоторых из них были посольские номерные знаки, а на двух развевались флажки.
– Простите, сэр, но… – начал было Джалио.
– И вы собираетесь председательствовать
Я испытывал разноречивые чувства. Если бы Джалио держался скромнее, я мог бы ему посочувствовать, но он так задавался, что, признаться, его унижение даже порадовало меня.
– У вас там, может, воображают, что это и есть наша национальная одежда? – безжалостно продолжал Нанга.
– Как мне нравится, так я и одеваюсь, сэр! – вспылил писатель.
– Позвольте вам заметить, – несколько сбавив тон, но достаточно твердо возразил Нанга, – уж если вы хотите, чтобы я присутствовал на ваших торжествах, вы должны быть одеты, как положено. Надевайте либо обычный костюм, либо национальное платье. Этикет надо соблюдать!
Мне стало страшно неловко, когда Нанга, упомянув о костюме, кивнул на меня: как ни претила мне дурацкая претенциозность Джалио, я вовсе не хотел служить примером для назидания.
Внезапно перейдя на отечески-миролюбивый тон, министр напомнил нам, людям молодого поколения, что мы являемся будущими руководителями нашей великой страны.
– Мне все равно, уважаете вы меня или нет, – сказал он, – но есть народная пословица: «Чтите правителей своих, и вас будут чтить, когда настанет ваш черед»… Ну что ж, пойдемте.
Несмотря на такое недоброе начало, мистер Джалио в своей вступительной речи сказал много лестного о мистере Нанге, хотя вид у него был при этом довольно хмурый. Он заявил, что предстоящее присвоение министру почетного звания доктора наук – достойное признание его заслуг перед африканской культурой, которые хорошо известны всему миру.
Нанга величественно поднялся и непринужденным движением выпростал руки из широких рукавов своего одеяния. Он не сразу принялся читать заготовленную речь, а сначала сказал несколько слов от себя. Он поблагодарил председателя, смерив его при этом таким взглядом, что я испугался, как бы он снова не вернулся к вопросу об одежде. Но он этого не сделал. Он только улыбнулся снисходительно и чуть-чуть лукаво и сказал, что высоко ценит честь, которую оказал ему мистер Джалио, пригласив открыть эту выставку.
– Как вы знаете, мистер Джалио является председателем этого общества, которое уже много сделало, чтобы отразить в искусстве африканский характер. Насколько мне известно, сам мистер Джалио сочинил прекрасную песню под названием… э-э… Как, вы сказали, она называется? – обратился он к Джалио.
По счастью, это было принято за шутку, и зал разразился хохотом. Я услышал знакомый заливистый смех и сразу узнал Джин. Она сидела прямо передо мной, рядом с ней был ее муж – я и не знал, что он вернулся. Я шепнул на ухо Элси, что это та самая дама, о вечеринке у которой я рассказывал.
– Та самая Элси? – спросила она тоже шепотом.
– Нет, ее подруга.
– Ах вот как? Сколько же их? – улыбнулась она. – Ах, Оди Великий. – Она часто называла меня Оди вместо Одили.
Речь Нанги я слушал краем уха. Я то перешептывался с Элси, то думал о предстоящей ночи, то разглядывал, кто как одет. Мое внимание привлек один из присутствующих. На нем было национальное платье из дорогого импортного материала, что само по себе в то время не бросалось в глаза. Но вот что меня поразило: портной, кроивший платье,
Я подивился – в который уже раз – неистощимой изобретательности нашего народа, которая особенно ярко проявляется во всем, что касается нарядов. Я заметил, что человек в платье из чистой шерсти, подбирая сползающие рукава – а он делал это каждые две-три минуты, – заботился о том, чтобы надпись, свидетельствующая о качестве материала, не терялась в многочисленных складках одежды. На груди у щеголя красовалась золотая цепь.
Глава седьмая
Нанга был прирожденным политиком; что бы он ни сделал, что бы ни сказал – ему все сходило с рук. И пока люди прислушиваются к голосу сердца и желудка, а не разума, Нангам все будет сходить с рук. У него был редкий дар внушать симпатию, и, даже когда он говорил людям неприятные вещи, никому в голову не приходило обижаться на него. Помню, как, разговаривая по телефону со своим коллегой, министром общественных работ, он заявил, что не доверяет нашим молодым специалистам и предпочитает иметь дело с европейцами. Я понимал, что он говорит чудовищные вещи, но не мог всерьез рассердиться. Он был так дружески расположен ко мне, так откровенен. По-видимому, в нашей стране такой человек, как он, не рискует встретить осуждение, в худшем случае о нем скажут снисходительно: «Бог с ним, не обращай внимания».
Личное обаяние – это могучее и надежное оружие, позволяющее человеку оградить себя от естественных последствий своих предосудительных поступков или своего постыдного невежества. Как еще объяснить тот факт, что министр культуры, публично заявив, что он никогда но слышал о самом знаменитом в стране романе, стяжал аплодисменты и снова стяжал их, когда предсказал, что в недалеком будущем в нашей великой стране появятся великие писатели, равные Шекспиру, Диккенсу, Джейн Остин, Бернарду Шоу и – добавил он, подняв глаза от бумаги, – Майклу Уэсту и Дадли Стэмпу.
Когда министр кончил говорить, Джалио и редактор «Дейли мэтчет» подошли выразить ему свое восхищение и попросили текст речи. Нанга достал из папки два машинописных экземпляра и собственноручно внес в них поправки, добавив к списку известных английских писателей оба упомянутых им имени.
Редактор был мне уже знаком – несколько дней назад он заходил к министру. Этот неприятный человек с вкрадчивыми манерами был тогда, как мне показалось, недоволен моим присутствием, и я только и ждал, чтобы Нанга сделал мне знак покинуть комнату. Но он этого не делал. Напротив он, по-видимому, не хотел, чтобы я ушел, и я продолжал торчать в комнате. А гость, прежде чем перейти к делу – я так и не разобрал, в чем оно состояло, – долго ходил вокруг да около. Насколько я понял, в его распоряжении были какие-то материалы, которые он, желая угодить министру, воздерживался печатать. Однако министр явно не придавал этим материалам серьезного значения. Он, как видно, не прочь был поскорее отделаться от назойливого посетителя, но не решался выставить его за дверь. А газетчик тем временем болтал без умолку, и в уголках его рта противно пузырилась слюна. Он выпил две бутылки пива, выкурил несчетное количество сигарет и «стрельнул» у министра пять фунтов, поведав ему о своих неладах с хозяином квартиры, которому он задолжал. По его словам, дело было не столько в этой задолженности, сколько в том, что он и его домохозяин происходили из разных племен – племенная рознь давала себя знать.