Человек из Назарета
Шрифт:
— Покайтесь! Стремитесь к крещению души! Христос уже в пути! Тот, у которого никто не достоин развязать ремень обуви! Он очистит вас и дарует вам прощение грехов ваших! Покайтесь, ибо близко Царство Небесное!
Последователи Иоанна, а также подходившие из любопытства горожане стояли у стен дворца и слушали. Хотя стражники ударами и пинками отгоняли их, они все равно возвращались снова и снова. Стражники, бывшие внутри, естественно, издевались над Иоанном и передразнивали его. Стараясь заглушить пророческий голос, они гремели мечами и плясали на прутьях решетки или распевали хором непристойные солдатские песенки, но голос Крестителя возвышался над всем этим шумом и звучал с прежней
— Его последователи все время стоят здесь. Число их растет. Стража не может их разогнать. Тебе пора уже с ним покончить.
— О, успокойся, душа моего сердца. Пусть он кричит себе до хрипоты. Ради небес, направь свои мысли на что-нибудь полезное. Займись вышиванием или еще чем-нибудь.
— Если ты не отдашь приказ о его казни, я сама это сделаю. Тетрарх! Царь даже не наполовину! Ты ничуть не лучше своего братца!
— Возлюбленная моя, послушай, — заговорил Антипатр ледяным тоном. — Приказы в этом дворце отдаю я и только я. И когда я отдам приказ, это будет приказ о его освобождении. Не сейчас, нет. Позднее. По какому-нибудь особому случаю — когда потребуется мое милосердие. Может быть, в день моего рождения. Иоанна нельзя казнить. Ты можешь это понять, о кровь моего сердца?
— Я понимаю, что ты глупец и тряпка!
— Как же мне все это надоело! — пробормотал Ирод, поднимаясь из-за стола и откладывая в сторону трактат Френозия о теле и духе (на пергаменте остались следы его липких пальцев).
Он подошел к Иродиаде и со страшной силой ударил ее по щеке своей липкой рукой, прибавив: «Вот тебе!»
— Дурак, негодяй и трус! — выкрикнула Иродиада и бросилась прочь.
— Скажи еще, — проронил Ирод ей вслед, — что я нарушаю супружеский долг и что у меня начисто отсутствует мужская сила. Глупая женщина.
Саломея, будучи всего лишь девочкой и находя жизнь во дворце довольно скучной и неинтересной (за исключением лишь тех случаев, когда наказывали слуг), однажды незаметно пробралась в коридор, из которого доносился рокочущий голос Иоанна. С широко открытыми глазами, будто зачарованная, слушала она его крики «Покайтесь!» и угрожающие предупреждения о приходе того, кто «солому сожжет огнем неугасимым». Подошедшие стражники мягко предупредили ее:
— Просим вашего царского прощения, госпожа, но вам лучше держаться отсюда подальше, это место не для вас. Он грязный весь, больной, на нем полно блох. Да и голый он, барышня, то есть Ваше высочество, вам не пристало смотреть на него.
— Голый?
— Олоферн [87] , да и только, — произнес стражник и улыбнулся, подумав, что Саломея может и не знать, какой смысл он вкладывает в это слово.
— Олоферн? Это был человек, которому Иудифь отрезала голову. Но что ты имеешь в виду?
— О, мы используем это имя в другом смысле, надеюсь, вы не обиделись.
Перед ними была пухленькая аппетитная штучка в шелестящем шелковом платье с разрезом чуть выше колена, маленького прелестного колена, и среди них не было ни одного мужчины, который не хотел бы… Но она принцесса, и следует быть осторожным, ведь она, как и большинство хорошо развитых девочек в этом возрасте, знает, вероятно, меньше, чем кажется на первый взгляд. Иначе говоря, ее тело знает больше, чем ее ум.
87
Олоферн — вавилонский полководец, убитый Иудифью, после чего вавилонское войско, осаждавшее ее родной город, было вынуждено отступить. (О нем см. в Книге
— Наш вам совет, барышня, то есть госпожа: держитесь отсюда подальше.
Несмотря на этот совет, иногда посреди ночи, когда стражники, пренебрегая своими обязанностями, дремали, а сам узник забывался в тяжелом сне, Саломея тайком пробиралась из своей спальни к его яме. Она садилась на решетку и смотрела вниз. При слабом свете коридорной лампы она почти ничего не видела, но испытывала какое-то неясное волнение. Иногда Саломея ложилась лицом вниз на холодные, ржавые железные прутья, и проснувшийся Иоанн видел две маленьких груди, прижатые к решетке, раскинутые руки, девичье тело, неподвижно застывшее в позе пловца. Они смотрели друг на друга и оба молчали. Олоферн… Что они имели в виду?
В Назарете Иисус готовился к первой ступени своей миссии. Как-то раз когда он шел с работы, довольный тем, что мастерская в хороших руках и будет приносить матери достаточно денег, его остановил Иофам:
— Такое хорошее дело, а ты оставляешь его на этого деревенщину. Знаю я эту семейку. Среди них нет стоящих людей.
— Я не сомневаюсь, что ты присмотришь за ним.
— Буду глядеть в оба. Все опилки пересчитаю. Никому из их семейки не доверяю, а твоя мать — не деловая женщина. Я ее годами обсчитывал, она же так ничего и не заметила.
— Ах, Иофам, Иофам! Старый лгун! Но я должен делать то, что мне предназначено.
— Следовать за этим Иоанном Крестителем, как его называют?
— Можно сказать и так. Да, я последую за ним.
— В тюрьму? На смерть?
— Если потребуется.
Иофам тяжело вздохнул:
— Ты безумец, конечно. Ты пополняешь собой мировое безумие. Миру нужны добропорядочные, уважаемые люди, которые занимаются каким-то ремеслом, которые видят, что времена нынче скверные, и держатся от скверны подальше. А ты идешь неизвестно куда. Тьфу! В некотором смысле хорошо, что твоего отца — порядочный был человек! — уже нет в живых. Он, по крайней мере, не видит этого позора. Говорю тебе, все вокруг безумие и скверна!
Иисус улыбнулся. Дома, в разговоре с матерью, он сказал:
— Я ухожу на сорок дней и сорок ночей.
— Почему? Почему? — Немного осерчав, Мария вывалила ему на блюдо еще баранины в пряном соусе и с шумом плюхнула на стол буханку хлеба из пекарни Иофама. — Ешь. Ешь сколько сможешь, сынок. — И снова: — Почему?
— Я должен подвергнуть испытанию свою стойкость против зла. Я должен испытать ее на нижнем пределе моих сил.
— В пустыне? Но в пустыне нет зла. Зло — в том мире, который создал человек. Нет нужды говорить тебе об этом. Ты убьешь себя, и это будет единственное зло, которое ты найдешь в пустыне. Ты потеряешь сознание и высохнешь, тебя съедят стервятники!
— Думаю, этого не произойдет. Я крепкий. Последние тридцать лет ты хорошо кормила меня. Я буду пить воду, когда смогу найти ее.
— Когда сможешь найти!
— Зло… — произнес он. — В тебе, мама, нет зла, но в себе я иногда слышу вой демонов. В мире есть два вида зла: одно происходит по воле самого человека, другое вползает в него вопреки этой воле, при содействии дьявола. Я должен открыться отцу зла и победить его. Он будет искушать меня, чтобы я соединил свою волю с его волей — на свою погибель. Но меня ему не одолеть. Потом, через сорок дней и сорок ночей, я смогу идти дальше и бороться со злом, которое творит человек. И с бесами тоже, ибо от них исходит зло. Невинность поражается злом из вместилища зла, — добавил он, дочиста вытерев блюдо куском хлеба.