Человек из пустыни

Грушковская Елена

— Я… Я не знаю, — запнулся Эсгин. — Я думал, мы вместе решим…

— Как я подозреваю, ты хочешь переложить весь груз ответственности за решение на меня, — усмехнулся Раданайт.

— Не переложить, а только разделить его с тобой, — возразил Эсгин.

Вместе с тошнотой к его горлу вдруг подступил неприятный, едкий ком. Всё, что происходило между ними вот уже на протяжении десяти лет, лежало на его душе скользким налётом, от которого невозможно было очиститься.

В этом не было ничего чистого, ничего прекрасного и настоящего, но это было зачем-то нужно Раданайту.

— Хорошо, я подумаю, что можно сделать, — сказал Раданайт. — Ты ещё не был у врача?

— Был, — сказал Эсгин. — Я здоров, и ребёнок тоже. Показаний для прерывания беременности нет.

Ему пришлось умолкнуть: впереди были двое. Впрочем, эти двое ничего не услышали бы, даже если бы рядом с ними грянул взрыв. Они были так поглощены друг другом, так увлечены поцелуями, что мимо них можно было пройти, как мимо статуй. Разумеется, то были Арделлидис и Фадиан.

Впрочем, Эсгин и Раданайт прервали разговор, пока не оставили скульптурную композицию «Страстный поцелуй» позади.

— Можно, конечно, устроить так, что у тебя появятся медицинские показания для аборта, — сказал Раданайт, подумав. — Но для этого придётся давить на врача или подкупать его. В принципе, я могу это уладить, но есть риск, что информация об этом может просочиться, и скандала не миновать. А скандалы мне сейчас совсем ни к чему: для переизбрания на второй срок мне нужна безупречная репутация. Есть другой вариант — препараты, провоцирующие выкидыш. Свободно они не продаются, нужно назначение врача, но, думаю, состряпать поддельный рецепт тебе по силам и по карману. Впрочем, если возникнут проблемы — что ж, рискну… Попробую помочь.

Эсгин слушал это с нарастающим чувством дурноты. Ничего, кроме пустоты и холода на душе, у него не осталось. Продолжать это? Жить, чувствуя от себя запах разложения? Терпеть гангренозный процесс души? Или отрезать гниющую её часть, тем самым дав шанс выжить тому, что в ней ещё осталось здорового? Если он решится, то резать придётся — он чувствовал и знал это — без наркоза.

— Есть ещё третий вариант, — сказал он. — Я не буду избавляться от ребёнка.

Серино уже пожалел, что выбрал себе в пару Даргана. И вот почему.

— Послушай, есть такая штука — синдром холостяка, — разглагольствовал тот. — Человек просто не может уживаться с кем-то, в семейной жизни видит одни лишь недостатки и неудобства, и постепенно одиночество входит у него в привычку, которая пускает такие глубокие корни, что потом бороться с последствиями становится крайне затруднительно, а в запущенных случаях порой даже невозможно. У меня есть основания подозревать у тебя начало этого синдрома. Симптомы тревожные, поверь. Тебе двадцать восемь лет, а у тебя до сих пор нет друга! И подозреваю, ты об этом даже не задумываешься, старик.

Серино слушал, стиснув зубы. Конечно, в чём-то Дарган был прав: в личной жизни у него царила тревожная

пустота. Вид счастливых парочек с детскими колясками вызывал у него щемящую грусть, и, ложась каждую ночь в свою одинокую постель, он думал, думал и думал… Но нравоучений Серино терпеть не мог, особенно когда поучать его брался младший брат, вообразивший себя великим знатоком и врачевателем душ. А тут ещё они наткнулись на Арделлидиса с Фадианом, которые, вместо того чтобы спешить к центру лабиринта, страстно целовались, позабыв обо всём на свете.

— Гм, прошу прощения, — сказал Дарган, боком обходя их. — Мы тихонько пройдём мимо. Мы вас не видели.

Оставив позади милующуюся парочку, Дарган и Серино с полминуты шли молча: Серино хмурился, а Дарган с усмешкой поглядывал на него.

— Думаю, эти придут последними, — сказал он.

Серино задавался вопросами: почему Эсгин выбрал короля? И почему он сказал, что скоро уволится? Что его так мучит?

— Эй, ты где витаешь? — засмеялся Дарган. — Смотри, мы у развилки. Куда свернём, налево или направо?

Серино сказал:

— Направо.

Лейлор плакал, сидя на траве и обхватив руками колени. Такого ужасного дня ещё не было в его жизни. Он спрашивал полоску туч у себя над головой, что ему делать, но они хранили серое безмолвие и, по-видимому, в скором времени намеревались пролить дождь. Состоявшие из мелких глянцевых листьев стены лабиринта сочувственно возвышались над ним, но ничем не могли помочь, а трава просто бездумно росла, периодически подстригаемая садовниками. Никто не понимал, мир продолжал крутиться и суетиться, одни звёзды рождались, другие гасли, материя существовала во времени, выливаясь в несметные множества живых и неживых форм, которым не был дела до Лейлора с его горем.

Нет, двум существам всё же было до него дело.

— Дружок, что с тобой? Что случилось, почему ты плачешь?

Лейлор увидел чёрные сапоги и синий плащ с атласной каймой по низу, а рядом — стройные ноги в такой же, как у него самого, новейшей модели туфель с саморазворачивающимися узорами по голени, — только не золотых, а серебряных, а позади них к траве спускался светло-голубой плащ. Обладатель чёрных сапог и синего плаща склонился и протянул ему руку:

— Ну-ка, вставай, голубчик!

Это был лорд Райвенн, а с ним, в серебряных туфлях, был Альмагир. Им, красивым, добрым, светлым и любящим, Лейлор мог бы поведать своё горе, но внутри у него сидел страх: а если они его осудят? Если скажут, что отец правильно сделал, что отобрал у него холлониты?

— Милый, что случилось? — обеспокоенно спрашивал лорд Райвенн, крепко держа Лейлора за плечи добрыми и тёплыми руками.

— Лейлор, солнышко, не молчи, — присоединился Альмагир, вытирая со щёк Лейлора ручьи слёз. — Скажи, что с тобой?