Человек из тени
Шрифт:
Возможно, я приложу дуло к виску и спущу курок. Будет ли в этом случае моя рука дрожать? Если я буду стрелять в себя?
Все крутится перед глазами, Бонни становится Алексой, Алекса становится Бонни, а в голове моей ревет океан.
Схожу с ума, да, сэр. Никаких сомнений.
Я отворачиваюсь от Элайны.
— Где? — спрашиваю я.
Выглядывающий из-за Бонни глаз расширяется. Я вижу, как около него появляются морщинки. Хиллстед улыбается:
— Все очень просто, Смоуки, душечка. Пусть все шрамы будут на одной стороне лица. Мне нравится
— И если я это сделаю, ты отпустишь Элайну?
— Как сказал. — Он пожимает плечами. — Разумеется, я могу и соврать.
Я колеблюсь, но затем поднимаю нож. Собственно, вопроса никакого не было. Зачем откладывать?
«Не откладывай, сделай это сегодня! — хихикает сумасшедшая Смоуки. — Режь себя, и получишь в подарок микроволновку!»
Я приставляю кончик ножа к щеке под левым глазом, чувствую, какой нож холодный. «Смешно», — думаю я. Ничто не ощущается таким холодным, таким бесчувственным, как нож у твоей плоти. Нож — идеальный солдат, он выполняет любой приказ, и ему наплевать, для чего его используют, ему бы только резать.
— Режьте глубже, — говорит Хиллстед. — Чтобы я увидел кость.
Джозеф Сэндс хотел, чтобы я коснулась его лица. Питер Хиллстед хочет, чтобы я коснулась своего собственного лица, и я это делаю, я режу решительно и глубоко. Боль жуткая. Лезвие острое, как бритва, оно взрезает щеку без колебаний. Рана длинная, много крови. Она потоками стекает мне на губы. Я пробую мое собственное вино.
Дракон кричит.
Хиллстед смотрит как завороженный. Один видный мне глаз расширен. Он наслаждается. Удовлетворяет жажду крови.
Я даю ему время получить удовольствие.
Затем я показываю на него ножом:
— Так как? Могу я освободить Элайну?
Его глаз все еще расширен. Кровь капает с моего подбородка, и глаз следит за ней.
— Питер. — Взгляд неохотно отрывается от крови. — Могу я ее освободить?
Морщинки у глаза. Хиллстед снова улыбается.
— Ну… — говорит он, продолжая тянуть время. — Нет. Не думаю. Нет.
Я одновременно ощущаю отчаяние и презрение.
— Можно было заранее догадаться, — говорю я. — Если бы ты хотел быть оригинальным, то отпустил бы Элайну. А пойти на попятный — так ведь я этого и ожидала.
Он пожимает плечами:
— Всем не угодишь.
— Ты все еще можешь угодить мне, Питер.
— Это как?
— Умереть, Питер. Умереть.
«Смелые слова», — думаю я. Но по-прежнему боюсь поднять пистолет.
Он смеется:
— Это понятно, Смоуки. Теперь давайте займемся делом. — Он одной рукой хватает Бонни за шею. В другой — нож. Он все еще у горла девочки. — Вы дали мне то, что я хотел. Пора заканчивать.
Я роняю нож. Он следит, как нож падает со звоном на пол.
Я тоже слежу за ножом, завороженная металлическим блеском и пятном крови на таком остром лезвии.
Я говорю:
—
— Вы же знаете, Смоуки, тут мало вариантов. Или так, или иначе.
Я смотрю на него. Я существую на двух уровнях. Одна часть меня смотрит на Хиллстеда, слушает его, отвечает. Другая все напрягается и напрягается, стараясь расслышать голос.
— Что это значит, «так или иначе»?
Снова морщинки у глаза.
— Я собираюсь перерезать Бонни горло, Смоуки. Я буду считать до десяти и затем разрежу ей горло от уха до уха, получится такая широкая мокрая ухмылка. Конечно, если вы не убьете меня до того. — Нож шевелится. — В любом случае, что бы ни случилось, я уверен: вы застрелите меня, я умру. Значит, первый вариант: вы убиваете меня дотого, как я перерезаю Бонни горло, и она остается жить. А второй вариант? — Он бросает взгляд на пистолет в моей руке. — Снова Алекса. Бонни умирает, потеряна еще одна дочь. Все равно вы меня убиваете… но слишком поздно, слишком поздно.
Вот теперь я слышу голос.
«Мама».
— Все, что от вас требуется, милая Смоуки… — Появляется его голова. Он ухмыляется. — Давайте я помогу вам в последний раз.
«Послушай меня, мама. Ты можешь это сделать. Все будет хорошо».
Внутри меня возникает огромная неподвижная пустота.
— А пошел ты!
— Не думаю. — Он улыбается шире. — Смотрите не ошибитесь, Смоуки. Я даю вам десять секунд, потом я ее убью. Взмахну ножом и перережу тоненькое горлышко. У вас единственный шанс — пристрелить меня. Разумеется, вы можете промахнуться и вместо меня убить девочку, точно так же, как вышло с Алексой. Вы можете застрелить еще одного ребенка.
С моего лица течет кровь. Я вижу только глаза Бонни.
Но душу мою заполняет Алекса.
Я вдруг вспоминаю все то прекрасное, что было в моей дочери. Сразу все. Каждый момент, когда я видела ее улыбку, прижимала ее к себе, вдыхала аромат ее волос. Каждую слезу, которую я утирала, каждый ангельский поцелуй, который она мне дарила. В последнее время я все чаще ее вспоминаю. Но эти воспоминания в тысячу раз более живые. В миллион раз.
Все ушло, ушло навсегда.
— Будет вам, агент Барретт. Я начинаю считать.
Я плыву в океане слез, и у этого океана нет берегов.
Снова всплывает проклятый вопрос: «Будет моя рука трястись, если я направлю пистолет на себя?» Можно и так кончить. Легко. Быстро.
Конец воспоминаниям. Я жажду этого больше, чем всего остального, — не знать прошлого.
— Вы были моим Абберлайном, Смоуки. Вы должны радоваться, вы лучшая из лучших. Никому не удалось поймать ни одного из нас за весь период, прошедший со времени моего предка. Я аплодирую вашему трюку с плотью в банке. Хоть это и очевидная ложь, я должен признать: вы меня разозлили. А поимка Роберта… Что же, он оказался растяпой, так что ничего гениального в этом вашем подвиге я не нахожу. Но вы одаренный человек, Смоуки, дорогуша. Очень одаренный.