Человек, который изучил всех русских масонов
Шрифт:
АНДРЕЙ СЕРКОВ
Человек, который изучил всех русских масонов
Мы продолжаем знакомить наших читателей с людьми, участвующими в Интернет-проекте Дмитрия Галковского "Самиздат" (материал о самом Д.Е. Галковском - №5, 1999). Сейчас мы публикуем обширные фрагменты беседы Дмитрия Галковского с другим членом "Самиздата" - историком Андреем Ивановичем Серковым, автором книг по истории русского масонства.
– Для начала - Ваша краткая биография.
– Все мои родственники по отцовской линии были профессиональными писарями. Мой отец был десятым человеком в семье, и все были писарями. Отец писарем не стал, но у него была такая черта: он читал газеты и постоянно делал всевозможные вырезки. Вероятно, это у меня на генном уровне: собирать какие-то папочки и все систематизировать... Второе - воспитание. Я рос в начале 70-х, когда отношение к книге было немножко другое. По субботам-воскресеньям отец постоянно таскал меня на "книжную ярмарку" около памятника Ивану Федорову, где происходил нелегальный книгообмен. Меняли, например, всю
– Жестокий, но необходимый опыт...
– Да. Но эта картотечная работа с тех пор въелась в мою жизнь и стала ее частью. Есть ученые с большой буквы, есть люди с полетом фантазии, которые сразу начинают заниматься историософией, а я - архивная крыса, спокойный человек с картотекой, для которого факты являются гораздо более важными, чем их интерпретация.
– Вы поведали о начале Вашей "болезни"... Если более подробно, то - Вы родились...
– Я родился в маленьком городке Бузулук Оренбургской области. В XVIII веке здесь была казачья линия защиты от иноземцев. В XX - через этот город проходила железная дорога на Ташкент... Оказались мои родители там случайно, как все, - бежали от нашей "нормальной" действительности. Какие-то корни там были, в основном крестьянские. Отсюда мои родственники по материнской линии. Учился и рос я в Москве. Родители мои - врачи. Спокойная, обычная семья. Нестандартным в ней было, пожалуй, то, что я занимался плаванием и учился в спортивной школе. Поэтому можно сказать, что пионерско-комсомольская юность меня миновала. Для школы подделывали справки, что "уехали на сборы", а сами уходили в кино. Любимым кинотеатром был "Иллюзион". Брали большую киноафишу и выискивали, куда пойти между двумя тренировками. Так что обучения в классическом понимании этого слова не было. Если кто-то получал какие-то знания, то лишь по собственной инициативе. У нас были такие деятели, которые появлялись только на выпускных экзаменах в 8, 10 классах, а остальное время числились на сборах. Короче говоря, я был лишен многих прелестей советской жизни, мог игнорировать "учителей-воспитателей", за что спортшколе искренне и благодарен. Пловца из меня не получилось, думаю, по психологическим причинам. Мне важен был сам процесс, и совершенно не имело значения, обгоню я кого-нибудь или нет. Первый год после окончания школы (1981) я тренировался поступать в институт. Приобретя опыт непоступления в четыре института, я понял систему: не демонстрировать свои знания, а говорить то, что от тебя хотят услышать. Сделав правильный вывод из своих наблюдений, на следующий год я оказался на истфаке МГУ. Специализацию я выбрал по кафедре с сюрреальным названием "история СССР периода капитализма""
– Да, похоже на 150-летие кондитерской фабрики "Большевик"...
– Сомневаюсь, что научные руководители этой кафедры когда-нибудь прочитали хоть одну мою студенческую работу, включая диплом. Но это и не важно. Идеальное состояние: никто на меня не давил. Я окончил университет в 1987 году.
– Как раз началась перестройка...
– В университете эти поветрия были тогда очень робкими. Например, сдавая кандидатский минимум, я сдавал историю КПСС в полном объеме. Когда мне попалась "коллективизация", было крайне сложно что-либо ответить. И я по-прежнему во все свои работы вписывал обязательный пункт: "Маркс, Энгельс, Ленин о масонстве", хотя они на эту тему не говорили ничего. Приходилось что-то выискивать. Окончив университет, я полтора года отработал учителем истории в школе, после чего был переведен в заочную аспирантуру. В аспирантуру МГУ попасть было непросто. Брали в основном "позвоночных" студентов, с соответствующими родителями. Я же, как "беспозвоночный" попал в аспирантуру "привеском", потому, что несколько приличных преподавателей, прочитав мой диплом, сказали, что это уже готовая диссертация.
– По какой теме?
– Этой же - масонство.
– И что, Вашу тему утвердили на кафедре?
– Не то чтобы утвердили. Со второго курса я стал этим серьезно заниматься. Я благодарен своим преподавателям за то, что они не мешали мне заниматься моей темой: декабристы и масонство. Конечно, если бы не декабристы, изучением масонства мне бы заниматься не дали.
– Понятно... Но вот началась перестройка. Вы говорили по поводу аспирантуры.
– Были на кафедре люди, сказавшие: "Добро, надо, чтобы человек занимался наукой". Время обучения в аспирантуре я использовал по максимуму. Диссертация с самого начала была у меня практически готова и можно было спокойно заниматься, не числясь ни на какой работе, да и перед семьей не оправдываться, что бездельничаешь. Потом возникли
Защитил диссертацию. Тема называлась "Российское масонство 1800-1860 годов", кстати, совершенно неправильно. Эта искусственная хронология последняя дань времени (де 1860 год - начало буржуазного развития России).
– Как прошла защита?
– Все было спокойно. За семь лет все на истфаке ко мне и моей теме привыкли. Замечания сводились к тому, например, почему Вы подробно не осветили деятельность масонов в Московском университете. Правда, потом, когда я выступал с какими-то сообщениями, лекциями, обязательно один-два человека находились и спрашивали, почему вы не пишите о Звезде Героя Советского Союза, которая является масонским символом. Я скромно отвечал, что, к сожалению, Звезда Героя Советского Союза появилась не в ХIХ веке, о котором я рассказываю, а несколько позже.
– Какой период истории Вам ближе? Есть предпочтения?
– Совершенно нет. Периоды увлечений прошли. Просто обычно занимаюсь полгода-год XVIII веком. Потом, когда этот материал уже слишком примелькался, перестаешь его ощущать, уже появляются собственные шаблоны, штампы при взгляде на события. Значит, пора этот период бросать. И - на 200 лет вперед. Потом также обратно.
– Мы дошли до начала 90-х. Как дальше развивалась Ваша судьба?
– А дальше в конце 91-го я оказался безработным. Нужно было определяться. Какой был выбор - чем-нибудь торговать, в Турцию ездить... Я выбрал отдел рукописей Ленинки. В Российскую государственную библиотеку её переименовали одновременно с моим приходом. Последние семь лет работаю здесь. Здесь я имею возможность постоянно работать с тем материалом, который мне интересен. Хотя эту возможность мне дали, конечно, не сразу.
– А там вообще много архивных материалов по Вашей теме?
– Ленинка, конечно, не Питер. Мало кто знал, что они там есть. В действительности же больше половины масонских архивов XIX века лежат в России.
– А как они попали сюда?
– Начали попадать в хранилища они в 60-х годах прошлого века. Системы государственных архивов тогда не было. Но вот, например, скончался последний Великий Мастер Сергей Степанович Ланской, министр внутренних дел во время "эпохи великих реформ". Мельников-Печерский уговорил его дочь сдать его архив на хранение в Румянцевский музей.
– Как-то это отслеживалось, что это именно масонский архив?
– В большинстве случаев - нет. Лежал себе и лежал благополучно. Никто его не смотрел. Не помнил. Все считали, что там о масонстве никаких открытых материалов нет. А в нем документы по внутримасонскому делопроизводству: журнал посещений, десятки метров таблиц, список в 200 человек с плюсиками, кто и когда посещал заседания лож.
– Получается, что с того времени специальных архивов нет?
– Как таковых их никогда не существовало. Есть архивы именные, фамильные. Например, в Отделе рукописей есть архив Голубинского, два архива Арсеньевых. Наследственные. Из поколение в поколение масоны передавали их из рук в руки. Масонство лучше всего лучше всего представлено в подобных архивах. Материалов очень много. Вся переписка их, протоколы философских бесед. Все это там хранится, никто это не смотрел, никто не знает.
– Это Ваша работа в Отделе рукописей... А я слышал, что Вы уезжали работать за границу. Это по линии библиотеки или нет?
– Нет, независимо. Ко времени начала работы в Отделе рукописей я уже был знаком с Татьяной Алексеевной Бакуниной, автором одного их первых биографических словарей русских масонов. Сейчас она уже скончалась. Я тогда начал переписываться с ней, обмениваться информацией. Она мне присылала те немногочисленные сведения, которые есть о русских масонах XVIII-XIX веков в зарубежных архивах. Я подробно рассказывал, какие архивы я здесь нашел, как я продолжаю её труд, её словарь, который я в процессе работы постоянно дополнял новыми сведениями. Она посчитала, что я обязательно должен посмотреть зарубежные архивы. Помогла мне, максимум сделала. Вообще я думаю, что ей, кроме всего прочего, просто было интересно (это я не от завышенного самомнения говорю) посмотреть, кто же там этим хочет заниматься, что это за человек, чем он живет, что он из себя представляет. Одно дело письма, редкие телефонные разговоры, другое дело - личное общение. И она по существу оформила мне все бумаги, приглашение. Первый раз на полтора месяца, это было в 1994 году, потом еще несколько раз.
– И она Вас сама там встретила...
– Да. Мы к этому времени уже лет пять переписывались, я здесь с её бывшими однокашницами общался, тоже 90-летними. Тогда начался бум - открытие всех спецхранов, не нужно было специальных "отношений", степень открытости информации стала принципиально другой. Я получил возможность брать подшивки эмигрантской периодики: "Русской мысли", "Русских ведомостей" и сплошняком читать их, изучать. Общие работы - Бердяева, Франка - были более или менее на виду, известны, можно было прийти в спецхран, взять книжку и прочитать, а вот именно этот пласт периодики - чем они жили, как они ежедневно ругались, какие у них были интересы, какие были группировки - никто этого не знал. И мне было любопытно этим заняться. И получилось так, что одновременно с этим начали всплывать масонские документы XX века. Я вольно или невольно лет 5-6 полностью занимался этим периодом: эмиграцией и эмигрантским масонством. Тут в Москве открылся (относительно "открылся") Особый архив. Стало возможно говорить о том, что масонский архив хранится в Москве и мы - самый главный "центр масонства", потому что архивы всей Европы лежат у нас.