Человек, который купил автомобиль
Шрифт:
– Что?
– не поняли те.
– Проходите, быстро!
– Куда?
– Куда-куда! На другую сторону!
То и дело испуганно на нас оглядываясь, они перешли улицу. Думаю (и да простит меня Бог), что у них не было ни малейшего намерения уходить с места, где они до этого стояли, но наше поведение повергло их в трепет.
Я опять включил двигатель. Машина задрожала. А я, привстав, заорал громче прежнего:
– Эй! Эй!
– Эй! Эй!
– сразу подключился Гарсес; из-за того, что я привстал и он не мог из-за моей спины увидеть происходящее, он нервничал
– Эта девочка!
– прокричал я срывающимся голосом.
– Эта бедная девочка!
– почти прорыдал сзади Гарсес; он был бледен, как мертвец, потому что, хотя машина наша по-прежнему оставалась на месте, он решил, что мы разрезали невинное дитя пополам.
Осыпая проклятиями рассеянных нянек, я опустился снова на свое место; нервы у меня были на пределе. Мы с Гарсесом увидели, как нянька, подхватив девочку посередине мостовой, прижала ее к груди и побежала к тротуару. Какая-то сеньора бросилась навстречу, крича душераздирающе:
– Доченька моя! Что случилось?.. Доченька моя!..
Испугавшись ее воплей, малышка разревелась, из соседних домов стали высовываться из окон жильцы. Сеньора уже искала дрожащими руками раны на теле своего чада. Сняла с девочки шляпку, приподняла платьице и даже встряхнула ее - не польется ли кровь. Ничего не обнаружив, сеньора наградила няню звонкой пощёчиной и заявила, что сделала это лишь для того, чтобы приучить ту к осторожности. Когда шум улегся и они, все еще споря, стали наконец расходиться, я вытер со лба пот и признался Гарсесу:
– Я думал, мы ее задавим!
– Ой, замолчи!
– взмолился он.
– Слава Богу, этого не случилось!
– Слава Богу!
Я был весь как натянутая струна.
– Счастливая развязка, - сказал я, - о лучшей и мечтать невозможно. Если ты не против, - добавил я, чувствуя, что напряжение меня покидает, - мы можем походить по парку.
Я еще не успел договорить, а Гарсес уже стоял снаружи и весело, по-молодому одергивал на себе пиджак.
– У тебя красивая машина, - сказал он.
– И вправду красивая, - подтвердил я, кладя ключ в карман.
И мы уверенно и беззаботно повернули с ним за угол.
Мне пришлось выехать на своей подержанной машине еще раз. Я должен был везти в театр даму, в чьих глазах мне хотелось выглядеть человеком со средствами и великолепным водителем. Но, едва выехав из гаража, я обнаружил, что клаксон звучит глухо и хрипло, будто он простудился. Это достойное жалости состояние наверняка знакомо всем, у кого есть машина. Клаксоны простужаются очень часто, и никто не знает почему. Мой всегда гудел: "Ту-у!", а в этот вечер стал пищать: "Пи-и!" Люди не уступали дорогу, думая, что это всего лишь велосипед, а потом, увидев машину и в ней меня, начинали без удержу хохотать.
Никогда в жизни я не чувствовал себя таким смешным, как тогда, сигналя в толпе утратившим мужественность клаксоном, и должен признаться, что стыд жег мне щеки на протяжении всего пути.
Хуже всего было то, что мы с этой дамой договорились: когда я подъеду к ее дому, я дам ей об этом знать гудком. Через десять минут после того, как я начал сигналить, на тротуаре собралось слушателей
Дама же, которую я ждал, появилась за стеклами своего окна и жестами дала понять, что все это ее очень напугало. Она спустилась ко мне, только когда зеваки разошлись, и в машину села шокированная.
– Не рассчитывайте, что я готова с вами поехать, - сказала она.
– Если вам взбредет в голову еще хоть раз издать снова этот ужасный звук, я тотчас выйду из машины.
– Очень сожалею, - ответил я, - но не нажимать на клаксон я не могу. Таковы правила езды. Иначе нас оштрафуют.
– Придумайте что-нибудь!
– Хорошо, - послушно согласился я.
– Будь что будет. Посмотрим, что получится.
И мы проехали больше ста метров; я сам через окошко кричал: "Ту-ту! Ту-ту!", но это было очень утомительно, и дама, выйдя из машины, зашла в магазин музыкальных инструментов и купила там окарину; после этого все пошло гладко.
Перед театром вытянулся длинный хвост машин, и сторож стоянки, показав, где я могу поставить свою, и предупредительно открыв дверцу, крикнул мне, когда мы уже шли ко входу:
– Вы оставляете пробку, кабальеро?
– Какую пробку?
– удивился я.
– Пробку от радиатора. Это неразумно. Есть много негодяев, которые только и занимаются тем, что их воруют, и хотя я сторожу... Но вы можете быть спокойны, я сберегу ее.
– И он стал отвинчивать металлическую пробку с изящной никелевой фигуркой наверху.
Когда мы вышли из театра, я стал искать свою машину, но ее как не бывало. Я нашел только сторожа, он трусил неутомимо от машины к машине, собирая чаевые.
– А!
– воскликнул он, узнав меня.
– Вот ваша пробка, кабальеро!
– А машина где?
– спросил я.
Мы обошли всю улицу, небольшую площадь рядом, потом заглянули в бар.
Машина исчезла. Расстроенные, мы отправились домой пешком. Я раздумывал, что мне делать с этой пробкой; она да пара полуботинок на мне были единственными оставшимися у меня предметами, связанными хоть как-то со средствами передвижения в пространстве.
На следующий день я дал в газеты объявление, предлагая триста песет тому, кто вернет мне украденный автомобиль или сообщит о нем хоть какие-нибудь сведения; ничего глупее я не мог придумать, потому что через три часа после того, как газеты с объявлением вышли, по всей моей улице протянулся хвост из сотен старых машин, и каждый владелец принялся убеждать меня дать ему шестьдесят дуро и считать, что его машина моя.