Человек, который принял свою жену за шляпу
Шрифт:
Сама Хильдегарда пишет:
Видения являлись мне не во сне, не в мечтах, не в безумии, не скрытно и тайно; они представлялись не глазам тела, не ушам плоти. Будучи в здравом уме и твердой памяти, я созерцала их духовным взором, слышала внутренним слухом; они сотворялись открыто и явно, по воле Божией.
Одно из таких видений -- падающие в океан и гаснущие там звезды (рис. Б) -- означает для Хильдегарды "падение Ангелов":
Я узрела огромную звезду, сияющую и бесконечно прекрасную, и вокруг нее множество падающих звезд; все вместе они двигались на юг... И вдруг все звезды исчезли, сгорели дотла, обратились в черные угли... растворились
Такова аллегорическая интерпретация Хильдегарды. Наша буквальная интерпретация заключается в том, что через все ее зрительное поле прошел дождь фосфенов (световых пятен), закончившийся отрицательной скотомой (слепой зоной).
Видения крепостных стен -- "Zelus Dei" (рис. В) и "Sedens Lucidus" (рис. Г) -- несколько иного рода. Фигуры образованы линиями, исходящими из сияющей точки, в оригинале цветной и ярко блестящей. Эти два фрагмента объединяются в составную картину (первый рисунок), которую Хильдегарда толкует как одно из строений Града Господня.
Все ауры Хильдегарды сопровождаются душевным восторгом, причем эмоциональный подъем максимален в тех редких случаях, когда на фоне свечения возникает вторая область света:
Зримый мною свет не протяжен в пространстве. Нельзя установить ни его длины, ни ширины, ни вышины, и все же он сияет ярче солнца. Я называю его "облаком живого света". И как солнце, луна и звезды отражаются в воде, так все писания, слова, добродетели и труды человеческие светятся в нем предо мной...
Иногда внутри этого света я узреваю еще один и именую его Живым Светом... И когда я смотрю на него, все скорби и страдания уходят из памяти, и я уже не старая женщина, а вновь простая девица.
Восторг и сияние, наделенные глубоким теологическим и философским смыслом, сыграли в жизни Хильдегарды решающую роль, направив ее по пути святости и мистицизма. Здесь мы встречаемся с ярким примером того, как физиологический процесс, столь заурядный, бессмысленный или страшный для подавляющего большинства, в особенном, избранном сознании может стать основой откровения. Хильдегарду можно сравнить разве что с Достоевским, который также приписывал глубочайшее значение своим эпилептическим аурам:
Есть секунды, их всего зараз приходит пять или шесть, и вы вдруг чувствуете присутствие вечной гармонии, совершенно достигнутой. <...> Всего страшнее, что так ужасно ясно и такая радость. Если более пяти секунд -- то душа не выдержит и должна исчезнуть. В эти пять секунд я проживаю жизнь и за них отдам всю мою жизнь, потому что стоит.
Часть 4
МИР НАИВНОГО СОЗНАНИЯ
Введение
Когда несколько лет назад я начинал работать с умственно отсталыми, дело это представлялось мне крайне тягостным, и я написал Лурии, спрашивая совета. К моему удивлению, он ответил ободряющим письмом, в котором говорил, что у него никогда не было пациентов дороже этих и что часы и годы работы в дефектологическом институте остаются самыми волнующими и плодотворными в его профессиональной жизни. Подобное отношение выражено в предисловии к первой из написанных им клинических биографий ("Речь и развитие психических процессов у ребенка", 1956): "Пользуясь правом автора выражать отношение к своей работе, я хотел бы отметить, что всегда с теплым чувством возвращался к материалам, опубликованным в этой небольшой книге".
Что же это за "теплое чувство", о котором говорит Лурия? В его словах отчетливо ощущается нечто эмоциональное и личное, что было
Ответ на этот вопрос связан с тем, что у пациентов с отклонениями в развитии сохраняются определенные умственные способности -- незатронутые болезнью и часто даже превосходящие средний уровень, и эти способности делают неполноценных в одних отношениях людей абсолютно состоятельными и глубокими в других. Неконцептуальные свойства мышления -- вот что можем мы наблюдать с особой ясностью в жизни "наивного" сознания. То же самое справедливо и в отношении детей и дикарей, хотя, как неоднократно подчеркивал Клиффорд Гирц, эти три группы нельзя уравнивать: дикари не являются ни умственно отсталыми, ни детьми; у детей отсутствует племенная культура дикарей; умственно отсталые отличаются и от детей, и от дикарей. Но даже с учетом подобных оговорок сравнительный анализ вскрывает важные параллели, и все обнаруженное Пиаже у детей, а Леви-Строссом у дикарей в особой форме заключено в "наивном" сознании и ожидает своих первооткрывателей. Особенно уместен здесь подход луриевской "романтической науки", поскольку работа с такими пациентами затрагивает одновременно и рассудок, и сердце ученого.
Итак, что же это за специальные способности? Какие свойства "наивного" сознания сообщают человеку такую трогательную невинность, такую открытость, цельность и достоинство? Что это за новое качество, столь яркое, что можно говорить о мире умственно отсталого, как говорим мы о мире ребенка или дикаря?
Если бы нужно было ответить одним словом, я назвал бы это качество конкретностью. Мир "наивного" сознания столь ярок, насыщен и подробен и в то же время столь непосредствен и прост потому, что он конкретен: его не осложняет, не разбавляет и не унифицирует абстракция.
В результате странного обращения естественного порядка вещей неврология часто рассматривает конкретность как нечто убогое и презренное, как не заслуживающую внимания область хаоса и регресса. Курт Голдштейн, величайший систематизатор своего поколения, связывает мышление -- гордость человека --исключительно с абстракцией и категоризацией. Любое нарушение функций мозга, считает он, выбрасывает человека из этой высшей сферы в недостойное звания homo sapiens болото конкретности. Лишаясь "абстрактно-категориальной установки" (Голдштейн) или "пропозиционального мышления" (Хьюлингс Джексон), индивидуум опускается на дочеловеческий уровень и исчезает как объект исследования.
Я называю это обращением естественного порядка вещей, поскольку в мышлении и восприятии более фундаментальным считаю не абстрактное, а конкретное. Именно оно делает реальность человека реальной -- живой, личностной и осмысленной. На примере профессора П., принимавшего жену за шляпу, мы уже видели, к чему может привести потеря конкретного: человек регрессирует от частного к общему (в анти-голдштейновском направлении) и в результате оказывается практически в другом мире, на другой планете.