Человек, который принял свою жену за шляпу
Шрифт:
Потребность миссис О'С. восстановить свое прошлое была еще глубже и насущнее. Отец ее умер до того, как она родилась, мать -- когда ей было всего пять лет. Оставшись сиротой, она оказалась в Америке у суровой незамужней тетки. Миссис О'С. не помнит первых пяти лет своей жизни -- не помнит ни матери, ни Ирландии, ни домашнего очага. Этот провал на месте самых драгоценных воспоминаний всегда томил и угнетал ее. Много раз она безуспешно пыталась заполнить его, восстановить в памяти детские годы. И только теперь, погрузившись в свой музыкальный сон, в "сновидное состояние", она смогла наконец вернуться в утраченное детство. Нет, она испытывала не просто "иктальное
Эсфирь Саламан в своей прекрасной книге о "непроизвольных воспоминаниях" ("Альбом мгновений",1970) пишет о необходимости воскрешать и сохранять "священные, драгоценные воспоминания детства" -- жизнь без них увядает, обесцвечивается, лишаясь корней и почвы. Она пишет также о глубокой радости и чувстве реальности, которые охватывают вспоминающего детство человека, и приводит множество замечательных цитат из автобиографической литературы, в особенности из Достоевского и Пруста. Все мы, замечает она, "изгнанники из собственного прошлого", и отсюда наше стремление вернуться туда, вновь обрести утраченное время. Парадоксально, что для девяностолетней миссис О'С. на закате долгой одинокой жизни такое возвращение --удивительное, волшебное возвращение в забытое детство -оказалось возможным лишь в результате микрокатастрофы в мозгу.
В отличие от другой пациентки, измученной музыкальными припадками, миссис О'С. радовалась своим песням. Они давали ей ощущение твердой основы, подлинности жизни, они восстанавливали утерянное за долгие годы "изгнания" чувство дома, детства и материнской заботы. Миссис О'С. отказалась принимать антиконвульсивные средства: "Мне нужны эти воспоминания, -- говорила она.– -К тому же они скоро кончатся сами собой".
Эпилептическим припадкам Достоевского тоже предшествовали "психические судороги" и "усложненные внутренние состояния"; однажды он сказал об этом так:
Вы все, здоровые люди, <...> и не подозреваете, что такое счастье, то счастье, которое испытываем мы, эпилептики, за секунду перед припадком. <...> Не знаю, длится ли это блаженство секунды, или часы, или месяцы, но, верьте слову, все радости, которые может дать жизнь, не взял бы я за него!
Миссис О'С., без сомнения, поняла бы высказанные здесь мысли. Ее припадки тоже доставляли ей удивительное блаженство, и оно казалось ей расцветом душевного здоровья. Она видела в них и ключ, и дверь, ведущую к телесному и душевному здоровью. Эта женщина переживала болезнь как здоровье, как исцеление.
По мере того как ее физическое здоровье восстанавливалось после инсульта, она делалась все печальнее и тревожнее.
– - Дверь закрывается, -- сказала она.– - Прошлое опять уходит.
И действительно, к концу апреля все исчезло. Прекратились вторжения детских впечатлений и музыки, наплывы чувств, внезапные эпилептические "наития", приходящие из далекого детства. Без всякого сомнения, это были аутентичные реминисценции, ибо Пенфилд убедительно доказал, что в ходе таких припадков пробуждаются и разыгрываются действительно имевшие место эпизоды -- не беспочвенные фантазии, а реальность внутреннего опыта, фрагменты пережитого.
Любопытно, что Пенфилд в этом контексте всегда говорит о сознании; он утверждает, что судороги конвульсивно воспроизводят часть потока сознания, фрагменты сознательно пережитой реальности. В случае же с миссис О'С. поразительно, что эпилептические реминисценции добрались
– - Я ужасно рада, что со мной это случилось, -- сказала миссис О'С., когда все закончилось.– - Это был один из самых здоровых и счастливых моментов моей жизни. Нет больше страшного провала на месте раннего детства. Всех подробностей я, конечно, не помню, но знаю, что оно здесь, со мной. Я чувствую целостность, раньше мне недоступную.
Смелые и справедливые слова. Припадки миссис О'С. действительно стали для нее чем-то вроде религиозного обращения, дали ей точку опоры, воскресили утраченное детство. На время вернувшись туда, она обрела наконец так долго ускользавший от нее покой -- высший покой духа, доступный только тем, кто с помощью памяти и сознания овладел своим истинным прошлым.
Постскриптум
"Ко мне ни разу не обращались за консультацией по поводу одних только реминисценций", -- утверждает Хьюлингс Джексон; Фрейд, напротив, говорит, что "невроз есть реминисценция". Ясно, что одно и то же понятие употребляется здесь в двух различных смыслах. Цель психоанализа -- заменить ложные или вымышленные реминисценции истинной памятью, анамнезом прошлого (именно такая память -- неважно, обладает она глубоким или тривиальным смыслом -- оживает в ходе психических судорог). Известно, что Фрейд восхищался Хьюлингсом Джексоном, однако нет никаких сведений о том, что сам Джексон, доживший до 1911 года, когда-либо слышал о Фрейде.
Случай миссис О'С. замечателен наличием в нем глубокой связи как с научными результатами Джексона, так и с идеями Фрейда. У нее возникли отчетливо джексоновские реминисценции, однако в качестве психоаналитического "анамнеза" прошлого они успокоили и исцелили ее. Подобные случаи невероятно ценны, поскольку они служат мостом между физиологией и личностью. Если хорошенько присмотреться, в них можно различить путь к науке будущего --неврологии живого внутреннего опыта. Не думаю, что такая наука удивила бы или возмутила Хьюлингса Джексона. Более того, уверен, что именно о ней мечтал он в 1880 году, описывая сновидные состояния и реминисценции.
Пенфилд и Перо назвали свою статью "Регистрация зрительных и слуховых переживаний в мозгу". Зададимся вопросом: в какой форме происходит такое внутреннее архивирование? При описанных выше припадках, связанных с сугубо личными переживаниями, в точности воспроизводится определенный фрагмент внутреннего опыта. Каков механизм этого процесса? Происходит ли в мозгу нечто подобное проигрыванию пластинки или фильма? Или же мы имеем дело с исполнением пьесы или партитуры -- сходным процессом, но в логически более ранней его стадии? В какой окончательной, естественной форме существует репертуар нашей жизни -- репертуар, снабжающий материалом не только воспоминания и реминисценции, но и воображение на всех уровнях, начиная с простейших чувственных и двигательных образов и заканчивая бесконечно сложными воображаемыми мирами, ландшафтами и событиями, репертуар памяти и воображения, наполненный личным и драматическим смыслом и существующий на внеязыковом, иконическом уровне?