Человек, который знал все
Шрифт:
— Ты сам кто такой? Кто тебя навел?
— А я-то как раз покупатель, — представился Безукладников. — По наводке Борис Михалыча.
В туманного, как Эверест, Бориса Михалыча Тимоша верил истовей, чем в курс доллара, объявленный с небес Центробанком, а слово «покупатель» вызывало у него буквально физиологическую радость. Покупатели — это были такие слабоумные чудесные существа, которые по своей воле несли Тимоше деньги и кормили его, кормили — даже не за то, что он обувал их в китайский и турецкий ширпотреб под видом немецкого, а, видимо, за то, что он, Тимоша, такой необыкновенный. А если есть еще болваны, которым нравится ходить в опорках, склеенных
Но этот покупатель своей чудесностью и особым слабоумием превзошел всех. Он желал купить сразу триста пар обуви — причем немедленно и за наличный расчет.
— Только у меня товар… немного прошлогодний, — на всякий случай сознался Тимоша.
— Клиент всегда прав, — наобум ответил Безукладников, и Тимоше почудилось, что сделка может сорваться.
— Я же, блин, отдаю за сорок процентов!
— А я беру за шестьдесят! Но только сегодня. С доставкой на дом!..
Умалишенным лучше не возражать. На дом — значит на дом. Ровно через два часа?.. О'кей, ровно через два! Записываю адрес… Номер дома, номер подъезда…
— Заметано.
Безукладников заставил себя широко улыбнуться, как это, ему казалось, принято у коммерсантов, ударивших по рукам.
Свежеумытая после маски, потрясенная Луиза стояла посреди комнаты и, забыв о приличиях, глядела с открытым ртом — вчера еще милый, интеллигентный Александр Платонович, теперь зараженный миром чистогана, демонстрировал, так сказать, гримасы капитализма.
— Простите меня, — зачем-то сказал он, уходя. И это последнее, что она слышала от Безукладникова.
Он отступил назад за контрольную полосу, в свое ненадежное логово, где пока еще было тихо. Время уходило так медленно, как будто ему было больно расставаться с пространством. Не зная, куда себя девать напоследок, Безукладников принялся двигать шифоньер в сторону прихожей. Шифоньер настырно упирался всеми четырьмя корявыми ногами. Безукладников намочил под краном половую тряпку и просунул ее под мебельную подошву. Тащить за тряпку было немного легче. После того как шифоньерная туша заполонила прихожую и привалилась к наружной двери, Безукладников понял, что потерял доступ к плащу на вешалке и к ботинкам, стоящим под ней. Выдвигать шифоньер обратно уже не было сил.
Остаток времени он провел в тупой неподвижности возле кухонного окна. Одинокая пенсионерка со второго этажа водила по двору на веревке беспородную собаку, и они обе вызывали зависть своей никому ненужностью. Снежная крупа косой побежкой неслась к неопрятно чернеющей земле, внушая надежду на некое светлое постоянство, что отнюдь не отменяло полного безразличия будущего снега к этим людям, глядящим из окон на субботний белый свет, и к этим, бойцовского вида, уверенно вышедшим из-за угла дома и пересекающим двор…
Когда в дверь постучали, Безукладников нехотя зашевелился.
Что он еще успел сделать? Нарыть в духовке несколько пачек валюты и натолкать в карманы брюк. Одернуть — по школьной привычке — свой затерханный джемпер. Вытянуть на себя оконную раму и встретить голым лицом вторжение острой снежной крупы. Послушать, вздрагивая крупной дрожью, как выламывают с треском входную дверь. Вынуть ноги из домашних
И вот так он торчал некоторое время, полусогнутый, в распахнутом оконном проеме, знобко примериваясь к четырехэтажной высоте, пока за его спиной ударная бычья сила молча прорубалась через шифоньерную баррикаду; жестяной карниз холодил пальцы ног в бумажных носках, снег все падал на полуголые кусты и деревья, на тротуар и на ярко-синий тент груженого «ЗИЛа», въезжающего во двор.
Квартиру заполнили топот и чужие голоса.
«Мама родная, — тихо сказал Александр Платонович, глядя вниз. — Я же там костей не соберу!..»
Пространство сузилось до синего пятна, притороченного к черному газону. Безукладников замедлил дыхание, подался головой вперед и что есть силы оттолкнул ногами карниз.
…Когда в начале зимы я зашел повидать Безукладникова, мой визит окончился у его растерзанной двери, заколоченной кое-как сизой фанерой и заклеенной казенной бумажкой с печатями. Старенькая дама с собачкой, встреченная у подъезда, на мой вопрос о жильце с четвертого этажа сообщила с восторгом очевидицы, что жилец выбросился из окна. Потому что запутался в криминале. Спасибо, милиция прибыла вовремя, взломали дверь — а там море крови и труп. «Чей труп?» «Жертвы. Чей же еще? Мы с Дусей собственноручно видели, как выносили! Да, Дусечка?.. Так он тут знаете какую стрельбу учинил?» «Кто?» — спросил я уже совсем по-глупому и, не выслушивая ответ, пошел восвояси.
В следующий раз мне предстояло узреть Безукладникова на милицейском плакате — увеличенную почти до загробной размытости крохотную фотографию с клеймом (видимо, паспортным) — в портретной компании заведомо преступных бедолаг, собранных под общим заголовком «Разыскиваются!». Одно только это слово слабо намекало на возможность удачного приземления выбросившегося из окна, хотя сам его снимок своей трагической документальностью напоминал скорее кладбищенские овалы на памятниках.
Семьдесят килограммов пока еще живого веса, упавшие с четвертого этажа, пробили дыру в мерзлом тенте из полихлорвинила и успешно застряли в темной картонной пыли обувных коробок. Едва ли не в ту же секунду в разных концах двора захлопали выстрелы, пухлый трясущийся человек в кабине крикнул шоферу: «Гони, на хер!» — и тяжелый «ЗИЛ», как подстреленный буйвол, ломанулся вперед, не разбирая дороги, сквозь кусты и детскую площадку, подальше от этой подлой засады.
За время пути Безукладников так захолодел, что собственные ступни уже казались ему фанерными. В попытках согреться он позволил себе углубиться в китайско-турецкие залежи и даже выкопал подходящего размера башмаки, почему-то свекольного цвета. Перепуганный буйвол мчался до тех пор, пока, наконец, смертельно взволнованному Тимоше не захотелось по нужде.
Остановились на пригородном пустыре, возле мусорной свалки.
Именно эту свалку Тимоша будет потом вспоминать долгие годы как место, где полностью подтвердились его подозрения о прекрасности жизни, в которой чудесные малоумные существа кормят и кормят Тимошу за его сугубую необыкновенность. Как раз такое существо — типичный с виду покупатель трехкопеечного хлама — приблизилось к Тимоше, пока тот застегивал брюки. Незнакомец одет был явно не по погоде, его трясло. Но он выразился, будто на светском приеме: «Бесконечно вам благодарен. Уж извините за беспокойство!..», протянул комок зеленых купюр и захромал прочь. И тут же вернулся, чтобы снова извиниться: