Человек меняет кожу
Шрифт:
– Значит, ты тут ни при чём? – спросил Хайдар, искоса поглядывая на Шохобдина.
– Клянусь тебе всевышним! Говорю, как было. Неужели ты мог подумать, что я способен так тебя обидеть. Или ты совсем уже забыл, Хайдар, сколько хорошего я для тебя сделал? Ты же знаешь, что я любил тебя всегда как третьего сына.
– Я тоже так думаю.
Шохобдин бросил на Хайдара беглый взгляд. Издевается? Неожиданная мысль осенила его и обдала холодом. Не сошёл ли Хайдар с ума? Может, потому его и выпустили? Шохобдин ещё раз осторожно присмотрелся к ночному гостю.
– Ну, что ж, – поднялся с сундука Хайдар. –
– Что? – робея, переспросил Шохобдин. – К Мелику? А я зачем?
– Он тебе в глаза отпираться не посмеет.
– Погоди, Хайдар. Зачем мне, старику, смотреть на такое дело? Нехорошо ты задувал. Я тебе сказал, – это твоё право. Но зачем мне туда ходить? Иди один.
– Нет, сват, пойдём вместе. Вместе мы с тобой ходили к Мелику договариваться насчёт свадьбы, давай уж и насчёт похорон договоримся.
У Шохобдина неприятно отяжелели ноги. Он прикинул расстояние, отделяющее его от сундука, – сбить с ног Хайдара и выхватить наган? – когда вдруг у входа внятно послышались шаги. Кто-то споткнулся в темноте, звякнуло оружие. «Наконец!» – с облегчением выпрямился Шохобдин.
– Что ж, хочешь – пойдём, – согласился он, как будто после минутного раздумья. Он уступил в дверях дорогу Хайдару.
– Нет уж, сват, не обидьте, – посторонился Хайдар.
– Проходи, проходи! – подтолкнул его под локоть Шохобдин. – Какие уж тут церемонии между своими?
Хайдар настойчиво сторонился. Шохобдин боком, оглядываясь с опаской, прошёл в дверь. Сделав несколько шагов, он зажмурил глаза, ослеплённый светом фонаря.
– Черти! Зачем свет?… – он не докончил, разглядев с удивлением лицо вооружённого дехканина, державшего фонарь.
Это был Рахимшах Олимов.
– Мумин! Абдулла! Ко мне! – крикнул в темноту Шохобдин.
Вооружённые люди окружили его плотным кольцом.
– А я уже думал, не придёте, – нет вас и нет, – раздался за спиной Шохобдина насмешливый голос Хайдара. – Уж мне ему зубы заговаривать надоело. Думаю: будь что будет, выведу его один…
– Мумин! Ниаз! – закричал Шохобдин. Он всё ещё надеялся, что кто-нибудь поблизости должен же услышать его крик.
– Не шуми, Шохобдин, не шуми! – добродушно успокаивал Хаким-неудачник. – Все здесь: и Ниаз, и Мумин, и твой Давлят. Со всеми повидаешься. А ну, у кого там верёвка? Отпусти вольно руки. Будешь упираться, зря мозоли натрёшь.
День поднялся заспанный и жёлтый, разбуженный раньше обычного нестройным стуком молотков над городком первого участка. В городке спешно приколачивали красные полотнища, обтягивали материей горбатые скелеты арок. Лозунги были на пяти языках: Сталинабад извещал, что выехавшие для участия в торжественном пуске наркомзем Союза и председатель союзного Госплана везут с собой кучу иностранных гостей – инженеров и журналистов. Предупреждали, что гости, во избежание жары, выедут из Сталинабада до рассвета и советовали приготовить помещение ориентировочно человек на сто.
Морозов в эту ночь спать не ложился, лично руководя приготовлениями. Трёхнедельная задержка с окончанием работ, вызванная обвалом на скале и неожиданным открытием плывуна, не оставила времени для предварительной замочки канала и вынудила управление сочетать официальный пуск воды со взрывом перемычки.
Первая легковая машина из Сталинабада привезла председателя ЦИК, коренастого таджика в красноармейской косоворотке. Машину, прежде чем подоспел к ней Морозов, окружили местные дехкане, спеша, один через другого, пожать руку почётному гостю. Предцика не был, впрочем, гостем в этом районе. Из года в год, – посевная, окучка, уборочная, – он проводил больше времени в районах, нежели в своём циковском кабинете, толкая, увещевая, хая каждого нерадивого хлопковода. Осенью, возвращаясь на дребезжащем фордике в Сталинабад, он озирал поля, покрытые хлопьями ваты, и тогда ему казалось: всё это лето он только и делал, что тянул вверх за пушистые белые космы капризные растения хлопчатника, заставляя их подтянуться, выкарабкаться ещё выше, на два, на три, на четыре вершка.
Пожав двадцать жадных рук, предцика хозяйским глазом окинул разукрашенный городок, должно быть остался доволен и, завидя издали Морозова, пошёл к нему навстречу.
– Ну, как у вас дела с перемычкой? Аварии не будет?
– Что вы, что вы! Проект взрывпрома утверждён в Москве, проверяли лучшие специалисты.
– В кабинете на бумаге – охэ! – аварий не бывает, на скале только бывают. Смотрите, не оскандальтесь перед иностранцами. Проект итальянского консультанта отклонили. Надо – охэ! – показать, что у нас умеют лучше.
– Покажет, товарищ председатель, не беспокойтесь.
Подъехали вторая и третья машины: предсовнаркома Таджикистана, секретарь ЦК, два секретаря Средазбюро, наркомзем Союза. Приехавших обступили. У белого полотняного барака, разбитого за ночь, образовалось небольшое сборище. Предсовнаркома, отозвав в сторону Синицына, спрашивал его о чём-то вполголоса. Синицын достал из кармана смятый листок, отпечатанный на плохом гектографе, с большой печатью внизу. Предсовнаркома пробежал листок и сунул его в карман.
Морозов протиснулся в толпе к Табукашвили и отвёл его в сторону.
– Ты вполне уверен, что взрыв пройдёт благополучно? Скажи без дураков!
– Я ж тебе говорил вчера на заседании. В своём проекте взрыва я был уверен на все сто, максимальная гарантия безопасности. Но ведь Москва внесла в мой проект целый ряд поправок, ничем абсолютно нэ обоснованных. И прислали в последнюю минуту, когда оспаривать было поздно. Хоть бы, сукины дети, вызвали меня в Москву, дали возможность прысутствовать при утверждении! Можно было бы по крайней мере драться, доказывать. Нет! Утверждают и вносят произвольные поправки в отсутствие автора проекта! Форменное бэзобразие! Будь я проклят, если ещё хоть раз в жизни буду рвать по чужому проекту! Пусть прыезжают и рвут сами!..