Человек, нашедший свое лицо

Беляев Александр Романович

– Где вы пропадали? – спросил Гофман, пуская изо рта клубы дыма.

– Я только что от Гедды Люкс. Кажется, я убил ее смехом.

– Это ваша специальность, – не придавая особого значения словам Престо, сказал Гофман.

– Да, да... За грехи отцов я награжден этим проклятием.

– Почему же проклятием, Тонио? Это прекрасный дар. Смех – самая ценная валюта. Так было всегда.

– Да, но чем вызывается этот смех? Можно смешить людей остроумными мыслями, веселыми рассказами. А... Я смешу своим безобразием.

– Леонардо да Винчи сказал, что великое безобразие встречается так же редко, как и великая красота. Он с особенной заботливостью разыскивал

всюду людей, отличающихся исключительным безобразием, и зарисовывал их лица в свой альбом. А вы... вы... в сущности, даже не так уж безобразны. Необычайный комизм вызывается не столько вашей внешностью, сколько противоречием величия чувств вашей души с мизерностью телесной оболочки и с этими жестами картонного паяца. Вы прекрасно зарабатываете, пользуетесь колоссальным успехом.

– Вот, вот, это самое. Величие чувств! Ах, Гофман, в этом все мое несчастье. Да, я человек возвышенных чувств, но с телом кретина. Я глубоко несчастен, Гофман. Деньги... слава – все это хорошо, пока добиваешься их. Любовь женщины... Я получаю сотни писем в день от «поклонниц» со всех концов света. Но разве любовь руководит моими корреспондентками? Их привлекает мое богатство, моя слава. Это или сентиментальные старые девы, или продажные душонки, которым надо богатство и которые жаждут проявить свое чванство в роли жены столь знаменитого человека, как я. А вот Гедда Люкс... Сегодня я сделал ей тринадцатое предложение. И она отвергла его... Но теперь довольно. На чертовой дюжине можно остановиться. Самое большое мое горе в том, что я по натуре трагический актер. А принужден быть паяцем. Вы знаете, Гофман, ведь я вкладываю в исполнение своих трагических ролей всю свою душу, а толпа смеется.

Престо подошел к зеркалу и погрозил кулаком собственному отражению.

– О, проклятая рожа!

– Вы великолепны, Тонио! – воскликнул, усмехнувшись, Гофман. – Этот жест – что-то новенькое. Позвольте мне сходить за аппаратом.

Престо обернулся и посмотрел на Гофмана с укором.

– И ты, Брут! Послушайте, Гофман, подождите, не ходите никуда Побудьте хоть один раз только моим другом, а не кинооператором... Скажите мне, почему такая несправедливость? Имя и фамилию можно переменить, костюм, местожительство можно переменить, а свое лицо никогда. Оно как проклятие лежит на тебе.

– Недосмотр родителей, – ответил Гофман. – Когда будете родиться следующий раз, потребуйте сначала, чтобы родители показали вашу карточку, и если она не будет похожа на херувима, – не родитесь.

– Не шутите, Гофман. Для меня это слишком серьезно. Вот из несчастного урода, голыша, я превратился в миллионера. Но на все мое богатство я не могу купить себе пяти миллиметров, которых не хватает, чтобы придать благообразие хотя бы одному моему носу.

– Почему же не можете? Поезжайте в Париж, там вам сделают операцию. Впрыснут парафин под кожу и сделают из вашей туфли прекрасную грушу дюшес. Или еще лучше, – сейчас носы переделывают хирургическим путем. Пересаживают косточки, кожу. Говорят, в Париже много таких мастерских. На вывеске так и написано: «Принимаю в починку носы. Римские и греческие на пятьдесят процентов дороже.»

Тонио покачал головой.

– Нет, это не то. Я знаю одну девушку. В детстве она перенесла какую-то тяжелую болезнь, кажется, дифтерит, после которой у нее запала переносица. Ей не так давно сделали операцию. И надо сказать, что операция мало помогла ей. Нос остался почти таким же безобразным, как и был. Притом кожа на переносице выделяется беловатым пятном.

– Может быть, делал плохой хирург. Постоите,

да чего лучше? На днях я читал в газете, что, кажется, в Сакраменто живет врач Цорн, который делает настоящие чудеса. Цорн воздействует на какую-то железу, мечевидную или щитовидную – не помню, и еще на железу в мозгу, отчего у человека изменяется не только лицо, но и все тело, прибавляется рост, удлиняются конечности. Впрочем, может быть, все это газетная утка.

– В какой газете вы читали это? – возбужденно спросил Престо.

– Право, уж не помню. В Сакраменто в редакции любой газеты вам сообщат его адрес.

– Гофман, я еду! Еду немедленно. Себастьян! Себастьян!

Вошел старый слуга.

– Себастьян, скажи шоферу, чтобы он готовил машину.

– Шофер спит, вы вчера замучили его, – ворчливо сказал Себастьян.

– Да, правда, пусть спит. Себастьян, вызови такси, укладывай белье и костюмы в чемодан. Я еду.

– Не сумасшествуйте, завтра съемка, – сказал с тревогой Гофман.

– Пусть отложат. Скажите, что я заболел.

– Не теряйте рассудка, Тонио. Ведь если доктор действительно изменит вашу наружность, то вы уже не в состоянии будете окончить роль мейстерзингера в фильме «Любовь и смерть». А вы обязаны сделать это по контракту.

– К черту контракт!

– И вы уплатите неустойку!

– К черту неустойку! Скажите, Гофман, могу я на вас полагаться, как на друга?

Гофман кивнул головой.

– Так вот что, – продолжал, подумав. Престо. – Я не знаю, на сколько времени задержит меня доктор. Если не выйдет дело в Сакраменто, я еду в Париж. На всякий случай я назначаю больше времени, чем может понадобиться: я пробуду в отъезде четыре месяца. Вы давно хотели побывать на Сандвичевых островах. Поезжайте. Отдохните, проветритесь и привезите великолепный видовой фильм. Без аппарата ведь вы существовать не можете. Мою виллу прекрасно сбережет Себастьян. На него вполне можно положиться. Себастьян! Чемодан готов?

– В последний раз говорю вам: одумайтесь, – сказал, волнуясь, Гофман. – Ведь ваш нос – ваше богатство.

– Да где же ты, Себастьян? Ты вызвал по телефону таксомотор?

Чародей Цорн

Газеты не солгали: доктор Цорн существовал. В Сакраменто первый отельный служитель, к которому обратился с вопросом Престо, сообщил его адрес.

– Доктор Цорн! Кто же его не знает! Это настоящий чародей! – ответил лакей.

Престо еще не совсем верил, – может быть, лакей подкуплен, и его слова – простая коммерческая реклама, но интерес к Цорну усилился. Тонио позавтракал и, не отдохнув как следует после дороги, потребовал счет. Ему пришлось уплатить за сутки, хотя он только позавтракал в отеле.

Через несколько минут Престо уже ехал в автомобиле по плодородной прерии долины Сакраменто. Шофер уверенно вел машину. Было видно, что он уже не раз отвозил пациентов к доктору Цорну.

С широкой автострады машина повернула вправо на более узкую, но такую же прекрасную гудронированную дорогу. Капли машинного масла и бесчисленные шины залоснили дорогу до металлического блеска, и она сверкала в лучах солнца, как темная река. Характер местности изменился. Река Сакраменто осталась в стороне. Появились небольшие холмы, покрытые рощами, очевидно искусственно посаженные в этой почти безлесной местности, из вечно зеленого дуба, красного дерева, сахарной сосны, кипарисов, оливковых деревьев. Опушки были покрыты кактусами, вереском, молочаем. Иногда встречались апельсиновые плантации. Горячий воздух приносил запах хвои и полевых цветов.