Человек не сдается
Шрифт:
Но из деревни показалась колонна людей. Вели пленных гитлеровцев. Куцые шинельки с поднятыми воротниками, замотанные тряпьем шеи. Петр всматривался в посиневшие от холода, заросшие щетиной лица пленных... Да, это были не те немцы, которых он видел в Белоруссии, не тот вид у них. И Петру стало радостно. Он открыл дверцу кабины и с подножки начал всматриваться вперед. Колонне пленных не видно конца.
– Девушка!
– крикнул Петр регулировщице.
– А может, господа фашисты посторонятся? Куда им спешить? А у нас снаряды!
Девушка засмеялась
Деревня осталась позади. Справа и слева к дороге подступал лес. В лесу снег вытоптан, местами чернели закопченные воронки. Петр осматривался. Скоро лес должен кончиться, а там, как ему рассказывали, находится дачный поселок, в котором разместился штаб дивизии.
Чуть в стороне от дороги, за мелким сосняком, заметны неясные очертания каких-то машин. Это совсем рядом. Вдруг там раздался невероятной силы грохот, сверкнули столбы огня, взметнулись облака снега. От неожиданности шофер выпустил из рук руль, и грузовик рванулся в кювет. Петр выскочил из кабины и плюхнулся в снег. Когда грохот утих, послышался плачущий голос шофера:
– Черти окаянные! Не могут маяка выставить, чтоб предупреждал...
– Что случилось? Что это?
– недоумевал Маринин, оправившись от испуга.
– "Катюши", будь они неладны!
– стонал шофер.
Петр, сконфуженный, отряхнулся от снега и только теперь толком разглядел длинную шеренгу машин с какими-то рельсами над кабинами. Вот они какие, "катюши"!..
Грузовик со снарядами безнадежно застрял в кювете. Петр зашел на огневые позиции "катюш", попросил, чтоб помогли вытащить машину, а сам, захватив сидор - вещевой мешок, пошел вперед. Нужно было спешить, ведь и так опоздал.
И вот он - дачный поселок, в котором разместился штаб. Разыскал домик политотдела. Но застал там одного писаря - незнакомого Маринину солдата в очках. Писарь сказал, что все политотдельцы в полках, а полковой комиссар Маслюков вот-вот должен приехать. Когда писарь узнал, что Маринин прибыл из резерва "для назначения на вакантную должность по усмотрению командования дивизии", то посоветовал, не теряя времени, идти в четвертую часть штаба и предъявить там предписание, чтобы "стать на довольствие".
Очень пожалел Петр, что послушался совета писаря. Начальником четвертой части оказался Емельянов. Тот самый капитан Емельянов, который под деревней Боровая в конце июня срывал с себя знаки различия командира Красной Армии. Только теперь он уже стал майором. Как ни странно, встретил майор Емельянов младшего политрука Маринина на первый взгляд радушно. Выслушал рапорт, посмотрел предписание и усадил на табурет перед своим столом.
– Что же мы будем делать?
– озабоченно спросил Емельянов, потирая пальцами высокий лоб.
Петр уловил фальшь в голосе майора и напряженно смотрел в его увертливые глаза - холодные, бесстрастные и действительно встревоженные.
– Понимаете, какая петрушка... Использовать вас нет сейчас никакой возможности...
Петр молча смотрел в красивое, уже без бакенбард, как было в июне, лицо Емельянова. Красивые, полные, четко очерченные губы под смоляного цвета усиками. Но какими-то деревянными были эти губы. Кажется, все детали точеного лица Емельянова жили самостоятельно. Глаза его не подтверждали того, что он говорил. Усмешка, в которой вытягивались губы, не передавалась глазам. Вроде кто-то другой выглядывал сквозь глазные щели из этого человека.
– Я политработник, - наконец заговорил и Маринин.
– Нет места в газете, пойду в роту...
– Да не в этом дело.
– Емельянов от огорчения сморщил лицо. Понимаете... вы были в окружении, вышли оттуда без удостоверения личности. И непонятно, как еще уцелел партбилет...
– Это что, недоверие?
– холодно спросил Петр, еще более насторожившись.
Емельянов передернул плечами, помедлил, всем своим видом подтверждая, что Маринин понял его правильно. Потом сказал:
– Давайте не будем усложнять этот вопрос. Я вам советую возвратиться в резерв политотдела армии, а там решат, где вас лучше использовать.
– В резерве мне делать нечего... А во-вторых, я зашел к вам только для того, чтобы включили меня в строевую записку. А где служить буду начальник политотдела решит...
– Зря, зря вы горячитесь, - миролюбиво ответил Емельянов.
– Я ведь тоже здесь что-то да значу... И боюсь, что все-таки вам придется...
– Вам нечего за меня бояться!
– вскипел вдруг Маринин. И, гневно глядя в глаза Емельянову, уже не владея собой, со слезами в голосе твердо выговорил: - Я никогда в бою не трусил, никогда не снимал с себя формы, в которую меня одела Родина, не бросал с этой формой документов, как это делали некоторые военные за Минском...
Ни Емельянов, ни Маринин не видели, что в полуоткрытых дверях стояли Маслюков и Рябов, прислушиваясь к их разговору.
– Встать!
– заорал на Маринина побагровевший Емельянов.
– Что это за дурацкие намеки?!
Маринин медленно поднялся, принял стойку "смирно" и, овладев собой, уже спокойно смотрел на майора.
И тут Емельянов заметил начальство. После короткого замешательства он выскочил из-за стола, попытался доложить Рябову:
– Товарищ генерал-майор...
Рябов махнул на него рукой, заставив умолкнуть, а Маслюков шагнул к Маринину, обнял за плечи.
– Наконец-то явился, бродяга!.. Ну, основательно подремонтировали тебя?
– рокотал бас начальника политотдела.
– Здравствуйте, товарищ полковой комиссар!
– обрадовался и смутился Петр.
– Стою, как видите, крепко.
– Стой, стой! Держись, не поддавайся!
– добродушно посмеивался Рябов, пожимая Маринину руку. Затем, кивнув в сторону Емельянова, спросил: - Чего сцепились?