Человек неразумный
Шрифт:
Возникла напряжённая пауза, и Заломов уже проклинал себя за то, что снова сорвался на занудное умствование. Из опыта прежней жизни он знал, как неоднозначно воспринимают люди его рассуждения. Он знал это, но не мог справиться со своей слабостью – с непреодолимым желанием в каждом разговоре, и важном и пустяковом, долго и излишне обстоятельно доходить до логического финала.
– Владислав, вы опасный человек. Говорите одно, а думаете другое, – с наигранным возмущением заметила Анна.
– А разве это не обычно для людей? – небольшие серо-голубые глаза Заломова прямо и честно взглянули на собеседницу. Анна слегка опешила, но после короткой паузы, с трудом сдерживая игривую улыбку, воскликнула:
– Да
Она хотела ещё что-то добавить, но тут в разговор вклинился внезапно разволновавшийся Демьян.
– Слава, как вам, вообще-то говоря, хватило дерзости сравнить процесс создания, в общем-то, ерундовых жабр с уникальнейшим феноменом возникновения ЧЕЛОВЕКА, наделённого практическим рассудком и творческим разумом?
Щёки и шея Демьяна сделались совершенно красными, и даже выпуклый лысеющий лоб его покраснел.
– Но разве для выживания организма работа мозга важнее, чем, скажем, работа лёгких или почек? – вяло отмахнулся Заломов.
– И всё-таки я не понимаю, как вам в голову могло такое прийти? Как вы посмели поставить рядом такие совершенно несопоставимые вещи?! – не унимался Демьян.
– А почему бы и нет? – возразил Заломов.
– Да ведь возможности нашего разума без-гра-а-ни-чны!
– Дёма, постарайтесь выразить свою мысль, не прибегая к непредставимому образу бесконечности, – холодно заметил Заломов.
– Я хотел сказать, что возможности нашего разума выглядят явно избыточными. Скажите, зачем, к примеру, дана нам способность составлять и решать дифференциальные уравнения, писать стихи и сочинять музыкальные симфонии? К чему эти способности первобытному охотнику-собирателю? Нет, Слава, разум нам дан для чего-то куда более значительного, для чего-то неземного… – с завыванием провещал Демьян и неожиданно замолчал, будто обо что-то споткнулся.
– Ну, договаривайте, Дёма, не стесняйтесь, – голос Заломова по контрасту с Демьяновой патетикой звучал сухо и безучастно. – Итак, для чего же неземного дан нам столь мощный разум?
– Он дан нам для контакта с Космосом, – ответил ученик доктора Кедрина и для придания веса сказанному слегка выпучил свои и без того выпуклые глаза.
Заломов понял, что беседа вот-вот перейдёт в давно переевшее ему плешь мистическое русло, и с тоскою на лице он продолжил навязанный ему спор.
– Ну и с чем же или с кем же в межзвёздной пустоте мог бы контактировать наш разум?
– С Мировым Духом, обитающим где-то в глубинах Космоса! – выпалил Демьян.
– Из ваших слов «где-то в глубинах космоса» следует, что Мировой Дух занимает не всё космическое пространство, а лишь его часть, видимо, какую-то особую его область?
– Да. Конечно. Наиболее проницательные мыслители полагают, что где-то там, в центре Вселенной, сосредоточена вся информация о прошлом и будущем Мира.
– Похоже, вы полагаете, что Мировой Дух обладает протяжённостью и формой? Как вообще он вам представляется?
– Честно сказать, – глаза Демьяна засверкали, – я представляю его неким клубящимся облаком, в котором постоянно вспыхивают и гаснут какие-то таинственные дрожащие огни.
– Да вы, батенька, просто форменный поэт. Вы мыслите Дух как некое светящееся текучее тело неопределённой формы и состава, как нечто вроде Океана-Соляриса, сотворённого буйной фантазией Станислава Лема, не так ли?
– Пожалуй, что так, – простодушно согласился Демьян.
Заломов рассмеялся:
– Ещё немного и вы начнёте вслед за Демокритом рассуждать о свойствах атомов духов и богов. Но, дорогой Дёма, дух не может состоять из атомов и элементарных частиц, и у него не может быть ни формы, ни границ, ни дрожащих огней.
Демьян
– Не понимаю, к чему вы клоните, – пробурчал он неуверенным голосом; однако вскоре взбодрился и с вызовом воскликнул: – А разве наш собственный дух не ограничен нашей телесной оболочкой?!
– Тогда, может быть, вы укажете мне место, где этот дух у нас гнездится? – набросился Заломов на бедного Демьяна. – Может быть, он обитает в нашем сердце, или в головном мозге, или в печени, или в диафрагме, или в полостях трубчатых костей, или в крестце, или в копчике, или в крови? – Вот места, куда чаще всего помещали человеческую душу древние народы.
Демьян немного подумал и ответил:
– Наверное, всё-таки в головном мозге.
– А нельзя ли поконкретнее? – Заломов уже не сдерживал язвительной улыбки. – В каком отделе головного мозга, в каком полушарии, в какой доле, в какой извилине?
Демьян снова задумался, но весь вид его показывал, что он сбит с толку.
– Я не могу указать вам точное местоположение нашего духа.
– Дорогой Дёма, – провещал Заломов тоном мудрого учителя, – фактически вы описываете дух как облакоподобный физический объект. Если бы я верил в духов, то не опускался бы до столь плоского материализма. Духовное – как нечто противоположное материальному – не может обладать протяжённостью, формой, границами и физико-химическими свойствами. Оно также не может обладать массой и энергией. И, стало быть, не может двигаться, светиться и физически воздействовать на нас. Получается, что в ощущаемом нами трёхмерном мире (а другого мира нам не дано) духов просто быть не может.
От возмущения Демьян даже подскочил на стуле. Он приподнял плечи, набрал в лёгкие побольше воздуха для продолжительной тирады, но так и застыл с раскрытым ртом, ибо в этот момент раздался сладкозвучный призыв Анны: «Мальчики, хватит философии, я танцевать хочу».
Действительно, молодые люди, поглощённые своим петушиным боем, и не заметили, что публика в кафе уже ударилась в безудержное славянское веселье. Пляшущие люди образовали нечто вроде хоровода и под звуки зажигательной балканской музыки летят по кругу, положив руки на плечи друг друга. Тут были и Кедрин, и солидные господа, сидевшие с Ниночкой, и сама Ниночка, забывшая о своём возрасте, о своей маске и обо всём прочем, чем являлась она в этом мире. Трое молодых спорщиков тоже включились в хоровод. Заломов быстро усвоил несложные движения, и сладкая, пьянящая радость затопила его душу. Он видел только Анну, видел, как её волнистые волосы, подчиняясь дикому ритму, падают то на округлые плечи, то на упоённое пляской прекрасное лицо. Временами она поворачивалась к нему, и в её тёмных грозовых очах вспыхивали такие электрические разряды, от которых его сознание куда-то сладко проваливалось. И в том сладком провале он видел её танцующей в свете костра с гирляндами цветов вместо одежд… Эх! Чего только не привидится неженатому молодому мужчине под влиянием танца, всеобщего веселья и близости молодой, красивой и здоровой женщины!
Но всему приходит конец. Безумная пляска закончилась, и Анна объявила, что ей нужно идти домой. «До встречи», – произнесла она, нарочито прокартавив на американский манер, и направилась к выходу, гордо и без малейших усилий неся над паркетом своё лёгкое гибкое тело. Заломов подошёл к окну и увидел, как Анна, выскочив из кафе, подбежала к видавшей виды Волге, открыла дверцу и, резко повернувшись, бросила взгляд на окна второго этажа. Заломов почти автоматически махнул ей рукой, и Анна, уже находясь в машине, тоже махнула рукой. Затем её Волга тронулась, и, быстро набрав высокую скорость, помчалась в сторону Институтского бульвара.