Человек-огонь
Шрифт:
В этом мешке белое командование, уже в который раз, решило окончательно уничтожить партизан. В Уфе, Стерлитамаке. Златоусте и других городах срочно формировались новые части и бросались на «внутренний фронт».
Белое командование, получив строгое приказание не пустить красных на правый берег реки Сим и ликвидировать их в трехречье, ввело в бой более 13 полков и много отдельных отрядов, хорошо вооруженных и имеющих в избытке боеприпасы.
А партизанам приходилось считать каждый патрон. Главком Блюхер издал приказ:
«Следить
…Километрах в десяти восточнее Белой, на равнине, покрытой кудрявыми кленовыми и липовыми рощами, в которых шелковыми нитями вплетены белые березы, раскинулось село Ирныкши.
Лунная теплая ночь. Однако село живет, как днем. Крестьянки пекут хлеб, стирают и чинят белье, дымятся бани.
Фомич и Ахмет Нуриев в чистых рубашках идут по селу и мирно разговаривают. На одном переходе измученные лошади Фомича встали. Тут погодился взвод Нуриева, бойцы облепили бричку и закатили мастерскую на вершину сопки.
— Премного благодарен, парень. Друга выручишь, себя выучишь. Закашляет часом оружие — вылечу.
На привале рядом со взводом Нуриева остановилась мастерская Фомича. Они опять оказались вместе. И так во время всего похода.
Поглаживая от удовольствия грудь, Ахмет проговорил:
— Баня, о-о-о! Очень хороша.
— Э, парень, в который день паришься, в тот день не старишься. А им вот и банькой недосуг побаловаться, — и Фомич качнул головой на пятистенник.
— Командир! Работа ой-ой-ой! — посочувствовал Нуриев.
В доме из бревен в обхват, с высокой тесовой крышей расположился штаб.
В кути раскатывает хозяйка калачи. Засучив рукава гимнастерки, чистит картофель Наташа. На широкой лавке стоит сумка с красным крестом.
Рядом с Наташей, пристроив ученическую тетрадь на уголке стола, закусив нижнюю губу, молча трудится над сложением Павел Ивин. Он изредка, украдкой бросает влюбленный взгляд на девушку.
После того, как Наташа отрезала ему путь к сердцу, прошло много времени. Однако, находясь все время при командире, им волей-неволей приходилось часто встречаться.
Как-то Наташа узнала, что Павел неграмотный. На первом же привале отозвала его в сторону, расчистила песок и начала учить грамоте, вычерчивая буквы палочкой. Павел с усердием принялся за учебу. Потом раздобыл тетрадь, карандаш, букварь, и дело быстро стало продвигаться вперед. А вот с арифметикой нелады.
— Четырежды пять сколько? — спрашивает Наташа, не глядя на ученика и не прекращая работы.
Павел засопел, наморщил лоб. Эти проклятые «жды» никак не может уразуметь.
Наташа терпеливо ждет, но наконец терпение лопнуло, и она начинает разъяснять всю премудрость «жды» на картофелинах.
В переднем углу, разметав кудри по столу, спит Аверьян Гибин. Скрежещет зубами, сжимает кулаки. Снятся кошмары.
Недавно станичник, перешедший к красным, сообщил Аверьяну страшную весть: с Ольгой и ее
— Эй, вы, краснопузые, сдавайтесь, а то всех искрошим!
— Не стращай, зверюга! Вернусь, расплачусь за все, — ответил Аверьян.
Отец узнал сына, разразился потоком брани.
«Ну, посмотрим кто кого!» — решил Аверьян и разрядил обойму в кусты.
После этого случая немного легче стало на душе.
В горнице Николай Дмитриевич Томин информирует командиров о сложившейся обстановке, сообщает о приказе главкома:
— Троицкому отряду демонстрировать наступление на Уфу — отвлечь противника от переправы через Сим. Надо довести до каждого боевика поставленную задачу.
— Ясно, товарищ Томин, — разрешите идти?
— Идите. Каждая минута дорога.
Командиры ушли. Под диктовку Виктора Русяева Наташа начала печатать приказ.
В ожидании, когда приказ дадут на подпись, Николай Дмитриевич решил выйти на улицу, подышать свежим воздухом.
В сенях послышалась какая-то возня, распахнулась дверь.
— Дутовского агитатора привели, — доложил Павел.
В комнату втолкнули широкоплечего мужика в широких штанах, внизу затянутых шнурками.
— Э, старый знакомый, — ничуть не удивившись встрече, протянул Томин.
— Этот леший листовки разбрасывал, — доложил Фомич.
— Сильный шайтан!. — добавил Нуриев.
— Докатился, — заговорил Томин, — все время под ногами революции путался и вот конец.
Военно-революционный суд приговорил изменника и провокатора Забегиназада к расстрелу.
На рассвете в Ирныкши прибыл Блюхер. Томин показал ему листовку.
Белогвардейцы призывали партизан переходить на их сторону, писали, что большевики продали Россию немцам и что их командующий — чистокровный прусак. Обещалась награда деньгами, быками и баранами тем, кто живым «или мертвым доставит Блюхера, бандитов братьев Кашириных и Томина в распоряжение белого командования.
— Старая песня, — проговорил Блюхер.
— Старая, не старая, все же любопытно, как тебе, чистокровному русаку, прилепили немецкую фамилию.
— Прадеда моего так окрестил барин за ясный ум и острый язык, в честь прусского фельдмаршала. Ну, а с годами кличка в фамилию перешла.
На стену обрушился удар страшной силы. Дом содрогнулся, лопнули стекла. Из пазов полетели комья глины.
Блюхер и Томин выскочили из дома. Бросился в глаза впившийся в угол трехдюймовый снаряд, к счастью, неразорвавшийся. Из-за горного хребта выглянуло солнце, ослепительным светом залило деревню, заиграло на куполах церкви. Снаряды рвались в разных концах деревни, на площади, в расположении батареи. Запели колокола от ударов осколков и шрапнели. Пламя огненными столбами поднялось над селом. Со стороны нарастает пулеметная трескотня, ружейные хлопки.