Человек-пистолет

Магомет С. А.

— Понятно, — сказал я. — Но хотелось бы с тобой еще кое о чем поговорить.

— Поговорим. Потом… И последнее: все, что ты сейчас записал, выучи наизусть — это нетрудно — и уничтожь листок до того, как выйдешь из дома.

— Сделаю.

— Ладно, теперь беги на работу! И кстати, постарайся больше на работу не опаздывать. Отныне ты должен быть на самом хорошем счету, — сказал Ком и повесил трубку.

Это ж надо, откуда-то прознал о моих опозданиях! Вероятно, от Сэшеа. Я механически сложил листок, сунул в карман и вышел из дома.

Неужели Ком действительно думает, что мне очень интересно играть в его странные игры.

Нужно было сразу отказать ему. Какие еще занятия он выдумал? Кажется, он всерьез рассчитывает на меня и на мои обещания. Что у него в голове? У меня в голове — кружение и неотвязчивая, тупая боль. Зачем я только соглашался и что-то обещал? Я ведь заранее не собирался никуда ехать. Целую неделю я не высыпался и мечтал хоть сегодня пораньше лечь спать. Да и вообще, все мне надоело, и я ничего не хотел. А впереди был еще целый рабочий день!..

Когда я входил в лабораторию, то как-то совсем позабыл, что поцапался вчера с Фюрером. Я не привык подолгу помнить ссоры склоки. Зато Фюрер не забыл. Он снова потребовал от меня объяснительную, а когда я попытался отшутиться, с прямо-таки удивившей меня злобой заявил, чтобы я прекратил корчить из себя шута и что он больше не потерпит моего разгильдяйства. Он смотрел с нескрываемой ненавистью, и мне стало противно заискивать и выкручиваться перед ним. Я с отвращением отвернулся и сел писать объяснительную. Однако этим дело кончилось. Я был вызван для беседы начальником отдела, и он долго промывал мне мозги. Потом меня судили на профсоюзном собрании, постановив перенести мой отпуск на зимний период. Потом на комсомольском собрании требовали, чтобы я пообещал более не нарушать трудовую дисциплину, и объявили строгий выговор, учитывая отягощающее мою вину обстоятельство — нарушения были допущены в дни работы исторического съезда. Я ни с чем не спорил, всюду обещал исправиться, после чего, понятно, мне окончательно все опротивело.

Тоска была ужасная. Сэшеа по-прежнему глядел волком. — Как ты был прав насчет ограниченности! — примирительно шепнул я ему, не выдержав, но он презрительно фыркнул в ответ и отвернулся.

Оленька уже опасалась заговаривать со мной, дабы не нарваться на очередную грубость, и была права. Даже от мысли заскочить в обеденный перерыв в «рюмочную» пришлось отказаться по причине отсутствия ресурсов. Время словно остановилось. К концу рабочего дня я готов был выпрыгнуть от тоски в окно — только бы вырваться из этих паскудных стен.

Я вышел с работы, не помня себя от радости (впереди было два выходных дня!), но тут же остановился в непонятном (нет, конечно, понятном замешательстве. Я не знал, куда идти. Сначала собирался ехать домой, но, увы, понял, что меньше всего хочу сейчас туда возвращаться. Я с удовольствием посидел бы в каком-нибудь кабаке, но у меня не было даже на пару кружек пива. Позвонить Жанке и встретиться с ней? Сейчас я даже думать об этом не хотел. Отправиться на «Пионерскую» к родителям? Не до душеспасительных бесед с матушкой! (К сожалению, я совсем забыл, что как раз сегодня родители приглашены в гости, и я бы мог прекрасно отдохнуть!) В общем, перебрал всех родственников и знакомых. Идти действительно было некуда…

И тогда я вспомнил об «задании» Кома.

Собственно, я и не забывал о нем. Просто решил, что если Ком позвонит еще раз, успею увильнуть под каким-нибудь предлогом (вся затея представлялась мне совершенно нереальной). Но Ком не позвонил, и теперь я увидел, что больше ничего и не остается кроме как поехать, потешить моего занятного чудака-друга…

Была к тому же в «задании» притягательность чего-то неизведанною, темного. Движение в предписанном направлении ради некоей непонятной цели давало хотя бы на время возможность отодвинуть в сторону все свои проблемы… Да и почему бы в конце концов не поиграть?

Так или иначе, но я начал это движение. Причем в душе удивлялся своему собственному чудачеству.

Путь был неблизкий. На «Таганской» я сделал пересадку и пока доехал до «Текстильщиков» порядком запарился в перегруженном метрополитене. Отыскав по указателям нужный выход, я вышел на улицу, в метель. На автобусной остановке волновалась толпа, но мне удалось запрессоваться в первый же подошедший автобус. Поначалу я пробовал выглядывать в протертый на замерзшем стекле «глазок», но скоро потерял надежду сориентироваться. Автобус увез меня в совершенно глухие места. Сойдя на конечной, я поинтересовался, где нахожусь, но в ответ услышал такое варварское название, что подумал: а не занесло ли меня в какой-нибудь другой город?

Народ рассеялся, автобус укатил, и я осмотрелся. Вокруг были мрачные, черные пространства с редкими, далекими огнями, и только справа светился клин неизвестного жилмассива. Я обернулся на гудок и увидел проходящий по мосту поезд. Мне, по-видимому, было нужно в противоположную сторону. Отсчитав педантично сто шагов, я действительно остановился под одиноким уличным ФОНАРЕМ. Здесь дорога заканчивалась. Дальше никакого освещения не имелось. Дальше чернели какие-то заброшенные строения, за которыми прорисовывался суживающийся к щербатому верху ствол ТРУБЫ.

Я поплотнее заткнул джинсы в сапоги, чтобы снег не забивался за голенища, и стал пробираться прямо через сугробы в направлении трубы. Преодолевая заснеженную свалку с рогатками металлолома, торчащими из-под снега, словно обмороженные конечности, я задержался и, оглянувшись на оставленную — и уже довольно далеко — дорогу, испытал подобие давно забытого детского страха, бороться с которым было когда-то мучительно и приятно… «Поворот назад — это позор и смерть», — вспомнил я.

Я миновал полуразобранные сараи и оказался перед распахнутыми настежь воротами длинного, похожего на гараж барака, к стене которого был привален боком остов автоприцепа без колес. Я вошел внутрь барака и вышел с другой стороны через такие же ворота. Что-то однообразно и уныло поскрипывало.

Вот наконец и кирпичная труба, возвышающаяся над заброшенной котельной. Я обошел котельную и увидел, что за ней простерлась огромная, несколько впалая равнина, упирающаяся в довольно крутые и лесистые холмы. Напрягши зрение, я различил на холме среди деревьев третий ориентир и мою цель — купол далекого белого ХРАМА… Что-то знакомое почудилось мне в окружающей местности, но я никак не мог уловить, что именно. Я прикинул: до цели — учитывая, что придется пробираться по снегу, — около получаса пути. В «задании» Кома, как оказалось, не было ничего сверхъестественно трудного. Увязая в снегу почти по колено, я все же постарался прибавить ходу, чтобы побыстрее преодолеть скучный отрезок. В общем, решил я, такая прогулка по свежему воздуху только на пользу. Скоро мне стало жарко, и я даже расстегнул куртку и распутал шарф. Я устал и тяжело дышал. Ждал ли меня Ком у «цели»? Есть ли какой-нибудь смысл в выдуманном им мероприятии? Что он вообще хотел этим добиться? Я подозревал — на этом все и заканчивается: на большее у него не хватило фантазии. Хороший, добрый малый, но развлечения у него, оказывается, какие-то уж очень детские…