Человек-пистолет
Шрифт:
— Кстати, — сказал я, — Жанка вспоминала о тебе и передавала привет. Спрашивала, есть ли у тебя девушка, и говорила, что в тебя вполне можно влюбиться… Слушай, а действительно: есть у тебя подруга? — спросил я.
— Нет, и не было еще, — просто ответил Ком.
— Такое положение нужно немедленно исправлять! — воскликнул я. Мой шутливый тон был довольно фальшив (какой же он мне друг, если я скрываю от него главное и не решаюсь поговорить о том, что меня так волнует?!), но уж очень мне хотелось как-то расшевелить этого, как выяснилось, девственника, поколебать
Однако Ком оставался Комом… Хотя меня уже подмывало покаяться ему в своем безнравственном поведении с Жанкой, я решил немного повременить, потому что сам был скорее счастлив своей безнравственностью, нежели огорчен, и боялся, что не подберу сейчас убедительных слов, чтобы оправдаться, а я непременно хотел оправдаться, хотя бы отчасти… Ком был мрачнее обычного. Может быть, он прочел безнравственность у меня в глазах?..
— Ну, так какой ты сделал главный вывод из прочитанного? — бесстрастно прервал мои размышления Ком, показывая на «ленинскую» тетрадку, которую я держал в руках.
— Видишь ли, я… — начал я.
— Хорошо, не буду тебя торопить, — кивнул он. — Оставь тетрадь себе. Подумай еще.
— Я подумаю, — пообещал я.
— А сейчас пойдем, Антон, — вдруг заторопил он меня. — У нас мало времени: уже начинает темнеть.
— Какой сегодня меня ждет сюрприз? Что ты мне готовишь?
— Я не готовлю никаких сюрпризов! — нахмурился он. — Это не забавы и не игрушки, и если ты еще не понял…
— Ладно, ладно, — успокоил я его, — это так. Я все понимаю.
— А если понимаешь, научись наконец поменьше болтать!
Мы молча вышли из библиотеки, перешли по подземному переходу улицу Горького, прошли мимо «Известий», свернули на улицу Чехова и около «Лейкома» сели в автобус номер пять, который привез нас на Савеловский вокзал. Когда Ком направился к пригородным кассам, я не выдержал и взбунтовался.
— Ты что, не можешь сказать, куда мы премся? Если ты мне не доверяешь, то зачем вся эта канитель? Как хочешь, но если не объяснишь, я дальше и шагу не сделаю!
— Молчи, — тихо приказал он, — не будь бабой.
И к своему удивлению, я не только не разозлился и не обиделся, а, наоборот, тут же прекратил бунтовать и покорно пошел за ним.
Мы вошли в электричку, следовавшую до станции Икша со всеми остановками, и уселись на свободные места. В вагоне было тепло, а окна забелены инеем, словно зрачки бельмами.
— Я и сам еще не знаю, куда мы едем, — милостиво сообщил мне Ком, видимо довольный моей выдержкой и послушанием. — Мы будем уточнять маршрут по ходу движения.
— Ну вот, — сказал я, — очень хорошо. Теперь, во всяком случае, как-то прибавилось уверенности.
Поезд тронулся; вагон плавно качало; я закрыл глаза и под монотонное лязганье и стук колес принялся неторопливо припоминать все, что только знал о Жанке. Это оказалось замечательным занятием. Из калорифера под сиденьем приятно тянуло теплым воздухом. Я вытянул ноги, прислонил голову к вибрирующей стенке
— Выходим! — вдруг услышал я голос Кома, который подхватил меня, сонного, под руку и потащил к выходу.
Двери поезда захлопнулись, поезд унесся, а мы с Комом остались вдвоем на пустынной платформе, засыпанной толстым слоем снега, убирать который, очевидно, не имело смысла по причине крайне редкой посещаемости платформы… Направо и налево от полотна был мрак. _
— Однако, — сказал я.
Ком осмотрелся и, спустившись с платформы, направился к лесу. Я поплелся за ним. Последние отблески чудесных снов погасли в моем сознании, и я, как робот, бездумно пробирался по сугробам, стараясь лишь попадать в следы Кома, что, впрочем, ненамного облегчало этот новый кросс.
Немного погодя, я заметил, что во мне проклюнулось и стало стремительно расти какое-то злокачественное ощущение беды, вернее, предощущение, которое вдруг оформилось в ясное и страшное предположение, что Ком решил меня УБРАТЬ… Почему?
А что — очень просто. Все дело в Жанке. Он приговорил меня из-за нее, меня — безнравственного человека и потенциального предателя тех тайных целей, в которые он опрометчиво начал меня посвящать, — приговорил своим тайным самурайским судом к высшей мере и завез сюда, чтобы привести приговор в исполнение. Я очень хорошо представил, что его рука не дрогнет, что он сумеет надежно захоронить мой труп, и потом на вокзалах будут расклеены листовки с моим портретом: «Ушел из дома и не вернулся». У меня богатое воображение.
— Ком?
— Что, Антон?
— Мы с тобой друзья?
— Друзья.
— А ты бы смог меня за что-нибудь убить?
— Только за предательство, Антон, — успокоил он.
— Понятно… А вот я бы тебя не смог…
— Плохо. За предательство ты должен был бы это сделать.
— Нет, не смог бы. В любом случае.
— Ответственность перед народом должна быть превыше личных симпатий. Хотя, я верю, ты лучше, чем думаешь о себе. Конечно, тебе еще недостает твердости духа, но это придет.
Такой разговор меня немного успокоил. Я хотел еще что-то добавить, но Ком прервал меня, объяснив, что разговоры на марше отнимают силы, а главное — демаскируют… «Какая еще демаскировка, — недоумевал я, — когда мы в лесу одни?!»
Мы перешли через просеку и, пройдя под проводами высоковольтной линии, на несколько секунд погрузились в мощный электрический гуд. Мне подумалось, что мой товарищ имеет с этой линией — в смысле мощи — какое-то внутреннее родство.
Мы шли довольно долго. Вокруг стояли черные, присыпанные снегом деревья, и меня снова начали одолевать мрачные мысли и подозрения. Наконец Ком остановился около небольшого продолговатого овражка, сказав: