Человек под маской дьявола
Шрифт:
Генрих бросил на меня отчужденный взгляд.
— Что они сделали плохого, тебе и твоему народу? — сквозь зубы прошипела я, мне было все равно что он может сделать со мной.
— Это не должно тебя касаться… это война… — отстраненно ответил он.
— Нет! — крикнула я, и швырнула ему в лицо некогда самую дорогую для меня вещь. — Это касается меня!
Лента едва коснулась его щеки и плавно опустилась на пол. Генрих проследил взглядом за ее движением, и поднял на меня гневный взгляд. Он хотел ударить меня, я только этого и ждала. Я ждала, что он поднимет на меня руку, а я не стану больше терпеть, и дам ему отпор. Я буду сражаться,
Но Генрих стерпел. Он подавил свой гнев, обошел меня стороной, едва задев плечом и поднялся наверх. Я не побежала за ним, а осталась стоять у порога. Я слышала звук его шагов. Он заперся у себя в кабинете, и до самого вечера не издал ни звука. Он вновь показывал мне, что в его глазах я не человек, а всего лишь незначительное препятствие на пути к победе.
С того самого дня, я даже если очень хотела не могла уловить его присутствия в доме. Теперь он стал тенью собственного дома. Уходил едва светало, возвращался, когда я уставшая готовилась ко сну. Он боялся посмотреть мне в глаза и я это знала.
Лишь однажды, он дал о себе знать, но сделал это как всегда с высокомерием и надменно, словно дал мне пощечину.
В тот день, Генрих вернулся домой поздно и судя по звонкому голосу, доносившемуся от парадного входа, в компании женщины. Едва их шаги удалились и растворились на втором этаже, я осторожно приоткрыла дверь и тихо ступая на носочках вышла из своей комнаты. Снедаемая любопытством, я прошла по коридору, поднялась по лестнице и остановилась у дверей его спальни. Свет пробивался сквозь узкую щель над полом, и тонкой полосой стелился к моим ногам. Я затаила дыхание. Я слушала. Голоса из комнаты звучали приглушенно, но даже не смотря на всю свою неопытность, я догадывалась, что там происходит. Вдруг дверь распахнулась и передо мной возник Генрих. Увидев меня, он замер. Он опешил от неожиданности, и не сразу нашелся. Волосы его были взъерошены, глаза блестели. Рубашка расстегнута. В раскрытую дверь, я увидела лежащую в постели женщину. Она смотрела на меня без злости, открыто улыбаясь.
— Приготовь чай! — приказал Генрих, и захлопнул дверь у меня перед носом.
В комнате воцарилась тишина. Я послушно отправилась на кухню выполнять его поручение.
Когда чай был готов, я сервировала поднос и собиралась отнести его наверх. Обернувшись, я увидела в дверях женщину, уже видела в спальне Генриха. Она стояла, облокотившись на дверной косяк, и улыбаясь смотрела на меня. Она была настоящей красавицей, с пышной грудью, еле скрытой тонкой шелковой сорочкой, с широкими бедрами и матовой, белоснежной кожей. Ее волосы были убраны в прическу, и только один непослушный локон выбился у виска.
— Добрый вечер. — Поздоровалась я.
— Привет, дитя. Весело ответила женщина. Значит, ты и есть, Анни. Генрих много рассказывал о тебе.
— Что он мог рассказывать? — я не смогла сдержать насмешки.
— Много чего. Что ты очень добрая, открытая и честная. И красивая… — она подошла ко мне и едва коснулась моей щеки, руки ее были холодными.
Я не отстранилась. Я была удивлена ее признанием и проявленной нежностью. Никогда прежде я не считала себя красавицей, фигура моя и до войны была слишком угловатой, а после пережитых разочарований,
— Ирина. — Представилась женщина.
Я кивнула.
Она прошла вглубь кухни, и опустилась на стул, закинула ногу на ногу, совершенно не стесняясь своего откровенного вида.
— Расскажи мне, Аня, откуда ты?
— Из Омска.
— А твои родные?
— Они все умерли.
Печаль отразилась на ее лице.
— Мне очень жаль, война унесла немало славных людей. Мой муж, погиб при осаде, я осталась одна с тремя детьми. Вот и приходится заниматься… этим… ну ты понимаешь…. А как иначе мне прокормить своих малышей. А эти, они же не все плохие, мне кажется в некоторых даже есть что-то человеческое. Хотя попадаются такие твари. Аж мерзко. А Генрих, он другой… но как закрытая книга, я никогда не знаю о чем он думает.
— Возможно. — Спокойно ответила я.
— Он очень образован, и умеет владеть собой.
На этот раз усмехнулась я, вспоминая те редкие минуты, когда его гнев выходил из-под контроля. Наверно эта красивая и пышущая здоровьем женщина, знала другого Генриха. Генриха без маски, того каким он представал перед людьми. Мне же довелось увидеть его настоящего, не только ранимого и чувствительного, но и беспощадного.
— Он преступник. — Констатировала я.
Она не удивилась.
— Идет война. Он всего лишь элемент системы. Не убийца и не герой. Твои слова слишком жестоки.
— Я знала людей из гетто. Их морили голодом, истязали изнурительными работами. Регулярно избивали и унижали. Их держали группами, по несколько семей в крохотных домах. Евреи, цыгане, русские. Все те, кто неугоден немецким идеалам и взглядам на жизнь.
— Но Генрих…
— Генрих командовал этим адским местом. Я видела его там. Генрих — преступник.
По коридорам прогремел недовольный голос Генриха. Он звал Ирину.
Гостья неожиданно вспыхнула, вспомнила о цели своего прихода, подскочила со стула, едва не опрокинув его, и забрала у меня из рук поднос.
— Надеюсь еще увидимся, — ласково бросила она мне на прощание и исчезла.
Она ушла. Я достала из-под стола старую корзину, ту самую, что носила в разрушенный дом напротив, и собрала в нее все самое свежее, оставшееся от нетронутого Генрихом ужина. В последнее время, его ужин часто оставался нетронутым, и по утрам я относила его своим знакомым, переживающим как я и дни немецкой оккупации.
Я сидела в прихожей, и ждала Ирину. Она спустилась через некоторое время, поправляя прическу, и оттягивая платье. Я заметила у нее на ногах чулки, это была такая редкость в военное время. Она не сразу заметила меня, и вздрогнула, когда я поднялась ей навстречу.
— Господи, дитя! — перекрестившись воскликнула она. — Ты напугала меня.
Я протянула ей корзину.
— Это для ваших детишек.
Ирина удивленно посмотрела на меня, и неожиданно обняла меня, ласково погладив по спине.
— Ты славная девочка. — Расчувствовалась она. — Жаль, что мы встретились в такое время… Жаль…
Она чмокнула меня на прощание в щеку и подхватив на руку корзину, исчезла за дверью, в темноте ночи. Больше я ее не видела. Я начинала привыкать, что в моей жизни стали появляться люди, которые после бесследно исчезали. Война была жестока с теми, кто умел чувствовать.