Человек-подушка
Шрифт:
Катурян. (пауза) Когда?
Михал. Чего?
Катурян. Когда я стану знаменитым?
Михал. Когда-нибудь, я же сказал.
Катурян. Они расстреляют нас через полтора часа.
Михал. Ах, да… Теперь ты уже никогда не станешь знаменитым.
Катурян. Они теперь все уничтожат. Они уничтожат нас, они уничтожат мои рассказы. Они все
Михал. Мне кажется, мы, прежде всего, должны думать о себе, а не о твоих рассказах, Катурян.
Катурян. Да-а?
Михал. Да. Это всего лишь бумага.
Катурян. (пауза) Всего лишь что?
Михал. Всего лишь бумага.
Катурян резко хватает Михала за волосы и лбом бьет о каменный пол. Обескураженный скорее поступком брата, чем болью, Михал ощупывает голову, видит кровь.
Катурян. Если сейчас они придут ко мне и скажут: «Мы уничтожим две вещи из трех: тебя, твоего брата или твои рассказы. Выбирай», то сперва я отдам им тебя, потом себя, но сохраню свои рассказы.
Михал. Ты разбил мне голову.
Катурян. Я заметил.
Михал. (плачет) Ты разбил мне голову!
Катурян. Я уже сказал тебе, что я это заметил.
Михал. Ты сейчас похож на маму и папу.
Катурян. (смеясь) Повтори, что ты сказал?
Михал. Ты похож на маму и папу! Они точно так же били меня и кричали.
Катурян. Это я похож на маму и папу? Давай разберемся…
Михал. Не надо, не начинай…
Катурян. Мама и папа заперли своего первенца в комнате, где мучили его в течение долгих семи лет. Ты заставил мальчика истекать кровью, пока он не скончался. Ты заставил девочку глотать яблоки, пока она не умерла, Бог знает, кого еще ты заставил умирать… И при этом ты не похож на отца и мать, а я, слегка ударивший тебя, оказывается, похож на мать и на отца.
Михал. Да, именно. Так и есть.
Катурян. Я понимаю твою логику, Михал. Я вижу, откуда ты ее берешь.
Михал. Хорошо, молодец.
Катурян. Вот что я тебе скажу. Если бы мама и папа ожили, я уверен, они были бы счастливы: ты стал именно таким мальчиком, которым бы они гордились.
Михал. Замолчи…
Катурян. Да, гордились бы. Ты их точная копия. Почти копия. Тебе всего лишь не хватает козлиной бородки
Михал. Замолчи!
Катурян. И горсти драгоценностей, чтобы быть похожей на маму. (старческим голосом) И ты будешь говорить вот так вот, мой дорогой сыночек…
Михал. Прекрати или я убью тебя.
Катурян. Ты не убьешь меня, Михал. Мне уже давно не семь лет, как этим несчастным деткам!
Михал. Я не такой, как они. Я не хотел никого убивать. Я всего лишь разыгрывал твои рассказы.
Катурян. Что ты сделал с третьим ребенком?
Михал. Нет, я тебе сейчас ничего не скажу. Мне и так больно. Голове больно.
Катурян. Ты быстренько все расскажешь, когда они тебя прижмут.
Михал. Я выдержу.
Катурян. Нет, этого ты не выдержишь.
Михал. (тихо) Ты даже представить себе не можешь, что я способен выдержать.
Катурян. (пауза) Да. Ты прав. Я вряд ли смогу понять.
Михал. Когда я сидел здесь и слушал, как ты кричал в соседней комнате, я думал о том, что, может, именно так прошло твое детство. Дай мне сказать, мне виднее.
Катурян. Я знаю, брат.
Михал. Твои пытки длились ровно один час, и ты уже влетел ко мне в комнату, несчастный, больной и сопливый. А теперь попробуй помучаться так всю свою жизнь.
Катурян. Но это ничего не извиняет.
Михал. Это извиняет хотя бы то, что ты убил двоих. Почему это не может извинить меня за тех двух, который я убил?
Катурян. Я убил двоих за то, что они мучили своего ребенка семь лет. Ты убил троих детишек, которые никого никогда не мучили. Вот в чем разница.
Михал. Откуда ты знаешь, мучили они или не мучили. Эта девочка с лезвиями в горле была та еще штучка. Она так орала.
Катурян. Как ты убил третьего ребенка? Говори, Михал! Я хочу знать. Тоже из какого-нибудь рассказа?
Михал. Ммм…
Катурян. Из какого рассказа?
Михал. Ты сойдешь с ума.
Катурян. Да не сойду я с ума.
Михал. Ну… немножко сойдешь.
Катурян. Так, из какого она рассказа?
Михал. Из… ну, понимаешь… она была похожа… на… «Маленького Иисуса». Да, на «Маленького Иисуса».