Человек разговаривает с ветром
Шрифт:
Старшину мы не любили. Особенно недолюбливал его Васька. Однажды Тулупов обнаружил в неряшливом Васькином рундучке книги. Васька любил читать, и книги у него можно было найти даже под подушкой. Тулупов собрал книжки, аккуратно перевязал их шкертиком и, похлопав по стопке, произнес:
— Вальтер Скотт, понимаете…
Васька молчал, а Тулупов нудным голосом добавил:
— В следующий раз накажу.
«Накажу» — любимое слово Тулупова. Он произносил его веско, со смаком, уставившись на провинившегося маленькими сонными глазками.
—
— Верну, когда справным матросом станете, — сказал Тулупов и ушел.
Он так и не вернул книги Железнову. Видимо, в глазах Тулупова Васька не дорос до «справного» матроса.
Но дело, конечно, было не в Ваське. Просто мы не понимали Тулупова, а он не понимал нас. Но однажды… Впрочем, все по порядку.
Как-то с очередным катером на остров пришел начальник политического отдела капитан первого ранга Чаплинский. Это был высокий сутуловатый офицер с добродушным лицом и серыми задумчивыми глазами. Черные как смоль волосы капитана первого ранга тронула инеем седина.
— Это оттого, что человек много думает, — заметил Васька.
Мы согласились, так как никто из нас еще не успел поседеть.
Чаплинский пробыл у нас несколько дней. Он ел и спал вместе с нами, рассказывал разные интересные истории, и скоро мы к нему привыкли.
Начальник политотдела подолгу беседовал с матросами, спрашивал о службе, о доме. Он осматривал наши рундуки, тумбочки и даже побывал в дровяном сарае. В общем, на острове не было уголка, куда бы он не заглянул.
Капитана первого ранга сопровождал Тулупов. Он, казалось, совсем забыл о нашем существовании. В эти дни старшина обходился в основном несколькими словами, только при помощи которых, как он считал, подчиненный должен разговаривать с начальством.
— Так точно! — Мы видели, как губы Тулупова расплывались в угодливой улыбке.
— Никак нет! — Мы видели, как он подобострастно изгибался.
— О людях, Тулупов, не думаете… — Чаплинский с укоризной посмотрел на старшину, а тот, приложив руку к фуражке, механически произнес:
— Так точно!
Нам стало смешно: Тулупов оставался верен себе.
— Так точно, — повторил начальник политического отдела, — в купчика превратились, старшина.
Тулупов молчал. Наверное, он не знал, что сказать офицеру.
Перед отъездом капитан первого ранга долго беседовал со старшиной. Мы не знали, о чем они разговаривали. Только Тулупов вышел из кубрика красный, вытащил из кармана большой цветастый платок, вытер лоб и зло посмотрел на нас.
Вечером Чаплинский передал мне Васькины книги — Железнов был на вахте. Узнав об этом, Васька не удержался.
— Справедливость восторжествовала, — сказал он и смешно прищелкнул языком.
На следующий день начальник политического отдела уходил на Большую землю. Мы стояли на берегу и долго махали бескозырками. Нам казалось, что уезжает кто-то из нас.
А вскоре
Стебелев… Он появился у нас ранним утром. Тогда мы строили курилку, и нам чуточку приоткрылась душа этого человека. Потом мы сажали деревья, «комсомольскую аллею». Это тоже придумал Стебелев. Аллея убегала от кубрика вниз к морю. Когда она была готова, Стебелев сказал:
— Ну, молодцы-гвардейцы, радуйтесь. Пройдет время, разъедетесь вы, а здесь зашумят листвой тополя. Теплыми словами вспомнят вас тогда те, кому доведется служить на острове. О добрых делах ведь всегда хорошо говорят…
Впервые мичман произнес такую длинную речь. Нам было приятно его слушать, — очевидно, потому, что мы сделали доброе дело и сами того не подозревали. Стебелев открыл нам глаза.
Но самое интересное, что Стебелев начал выводить в люди Ваську Железнова. Он назначил его нештатным библиотекарем поста. Васька строгал доски для книжной полки, и его курносая физиономия блаженно улыбалась. Ему нравилось быть библиотекарем. Васька строгал доски, вдыхая крепкий запах смолы, и напевал:
И садоводы мы, и плотники…
У него было отличное настроение. А когда у человека такое настроение, ему, конечно, хочется петь.
Шли дни. Стебелев нам нравился, а мы нравились ему. Во всяком случае, у всех было такое мнение. Единственным, кто не высказывался на этот счет, был сам Стебелев. Относился он к нам строго и вместе с тем тепло, по-дружески.
И вот я стою на побережье острова у самого уреза воды. На вершине сопки мачта, а рядом с ней — крошечная фигура человека. Это новый командир нашего поста мичман Стебелев.
Я смотрю на сопку. Мичман вдруг исчез. И тут я замечаю ребят. Они бегут по «комсомольской аллее» сюда, к морю.
Матросы подбежали к шлюпке и схватились за планшир. Васька Железнов повернулся ко мне и ехидно спросил:
— Боишься ручки запачкать?
Я плечом навалился на шлюпку. Подошел Стебелев и стал рядом со мной.
— Раз, два, взяли! — командует мичман.
Мы напрягаемся изо всех сил. Шлюпка медленно полает по песку к морю.
Небольшой корабль под флагом гидрографической службы качается на волнах в нескольких милях от острова. Мы идем к кораблю.
Шлюпка поднимается вверх, и весла загребают воздух, потом она проваливается вниз, весла по валек уходят в воду. Грести трудно. Стебелев то и дело перекладывает руль.
— Два, раз! — командует он, стараясь перекричать ветер.
Шлюпка с трудом продвигается вперед. Мы гребем плохо, и, наверное, нас никогда бы не взяли на соревнования.
У Васьки Железнова на лбу выступил пот. Мне его жаль. Нештатный библиотекарь неумело ворочает веслом.
— А ну, молодцы-гвардейцы, навались, поговорим с ветром! — кричит Стебелев. — Два, раз!.. Два, раз!