Человек разговаривает с ветром
Шрифт:
— Виноват, — смутился Горелкин. — Действительно, я не того… Брякнул не подумав.
— Добро, — сухо заметил Кашеваров. — Не волнуйтесь, доктор, что-нибудь придумаем.
(На вспомогательных судах, где врач по штату не положен, корабельного фельдшера обычно любовно и почтительно называют доктором.)
Сразу после обеда Кашеваров связался со своей базой; в шестнадцать часов прилетал вертолет с проходившего в открытом море краболова, еще раз подтвердивший, что «Богатырю» до чистой воды дойти без посторонней помощи не удастся.
Кашеваров вызвал в рубку Ткачева.
—
Ткачев, хотя командир и не добавил больше ни слова, понял, ради чего вызвал его Кашеваров. И в его глазах было сейчас все разом: и затаенная надежда, что командир все-таки примет это решение, и страх, что он его примет…
— Есть, проследить, — неуверенно ответил лейтенант.
А летчик сбросил на палубу вымпел с запиской: «Чем еще могу быть полезен?» Кашеваров поднял руки над головой и пожал одной рукой другую: ничем, мол, спасибо и на том, до свидания!
В семнадцать стало темнеть, к восемнадцати вокруг уже не было видно ни зги. После ужина Кашеваров и Рекемчук, проверив вахтенную службу, спустились в кубрик. Кто-то подал зычную команду «Смирно!», кто-то начал докладывать, но командир корабля жестом остановил доклад и по-домашнему, устало присел к столу.
— Вот что, друзья мои, — помолчав, негромко сказал он. — Выбраться самостоятельно изо льда корабль не может. Дела наши не то чтобы плохи, но и не из блестящих. Засели мы крепко.
— Будем тут зимовать, товарищ командир? — вполголоса спросил кто-то.
— Зимовать, конечно, не будем, — возразил Кашеваров. — Ледокол придет. Но не раньше как дней через пятнадцать. Он сейчас занят — выводит караван. Люди со срочным грузом попали в такую же неприятность, как и мы…
— Так что ж, товарищ старший лейтенант, — заговорил старшина рулевых Горобцов. — Надо, — значит, надо, подождем.
— Да подождать-то дело нехитрое, — усмехнулся Кашеваров. — Я не об этом… Видите ли, — он помедлил. — У нас на исходе продукты и пресная вода. Никто же не знал, что так все получится!.. Я доложил командованию: меры, конечно, будут приняты, а пока что…
Он говорил, а сам вглядывался в лица подчиненных: больше всего сейчас беспокоило то, как матросы встретят его слова.
— Можно мне, товарищ старший лейтенант? — попросил слова матрос Переверзев, поднимаясь. — Я думаю, — весело произнес он, — харчи — это еще не самое страшное. Обойдемся как-нибудь. У меня вон на ремне сколько дырочек в запасе!..
Посыпались шутки, кто-то громко засмеялся, и Кашеваров почувствовал, что от сердца у него отлегло. Он жестом остановил Переверзева:
— Я хочу сказать вам одно. Сейчас от всех потребуется особая стойкость и выдержка. Ни на какие послабления прошу не рассчитывать. Всем ясно?
— Куда яснее, —
Всю ночь жестяным грохотом обрушивался холодный ветер, всю ночь трещал, вздыхал, скрипел вокруг корабля не видимый во тьме лед. И кажется, не было на «Богатыре» человека, который в эту ночь не поднимал бы головы с койки, настороженно прислушиваясь: «Ну как там? А что, если лед к утру разойдется, не выдержит напора? И откроется доступ к чистой воде?..»
Но надежды были напрасными. К утру лед сделался еще крепче. Теперь до чистой воды было уже никак не меньше двух с половиной километров. Справа — голая, без кустика, стена каменистого берега. Слева — ледяное поле. Впереди и позади — зелено-голубые козырьки торосов. И ничего больше, решительно ничего…
На следующий день прилетел самолет Ли-2. Он описывал над кораблем широкие круги, постепенно суживая их, но сесть на лед так и не решился. На бреющем полете начал сбрасывать на парашютах ящики, тюки с продуктами. «Проблема номер один», как называл ее Кашеваров, была таким образом решена: запаса продовольствия экипажу «Богатыря» теперь хватило бы надолго. Не такой уж сложной оказалась и «проблема номер два»: моряки быстро наладили опреснение воды из растопленного льда.
Но сразу же вслед за этим возникла «проблема номер три», и она оказалась самой серьезной.
Рекемчук доложил командиру корабля, что, по всем признакам, «Богатырь» не выдерживает сдавливания льда. Разговор этот происходил в каюте у Кашеварова с глазу на глаз, и командир взял с помощника слово, что ни одна живая душа на корабле не узнает о грозящей опасности. Страшнее голода и жажды, страшнее льдов и сдавливания опасность возникновения паники. Рекемчук ушел, а Кашеваров сжал ладонями виски.
Он понимал, что придумать что-нибудь против «проблемы номер три» практически почти невозможно. Суденышко было чуть ли не дореволюционной постройки, и на современном флоте, оснащенном первоклассными кораблями, «Богатырь» был анахронизмом, не больше; но он честно доживал свой век, и его щадили. Это был его, Кашеварова, корабль, он за него отвечал перед флотом, перед страной.
А главное — люди. За каждого из них Кашеваров отвечал тысячекратно большей ответственностью, и отвечал прежде всего перед самим собою, перед своей партийной совестью, а это — высшая ответственность.
Он начал составлять донесение. Тут, осторожно постучав в дверь, вошел старшина рулевых Горобцов:
— Прошу, Александр Павлович, разрешения…
Когда Горобцов обращался к командиру не по званию, а вот так, по имени-отчеству, это означало, что он пришел к старшему лейтенанту как секретарь корабельной партийной организации. Они никогда не уговаривались об этом, но оба придерживались такого порядка.
— Заходи, Алеша, — пригласил Кашеваров, пряча бланк в ящик стола. Горобцов усмехнулся, и по этой усмешке командир корабля понял, что секретарь уже все знает. Да и как было не знать ему, моряку, «распочавшему», как говорят на флоте, пятый год службы!