Человек решает сам (с илл.)
Шрифт:
Вообще много пошумели и повеселились. Великан был нарядный. По-моему, он немножко смутился, что его так много народа поздравляет. Все говорили, как он любит свою работу и честно служит цирку с самого детства. Да. Праздник вышел замечательный. Недавно один артист тоже получил такую же награду, но никто особенно не радовался и праздновали совсем не так хорошо. И я гордился, что все любят моего великана.
Когда
Уходя за вином вместе с одним артистом, дядя Коля мне сказал:
— Ты поднимись потом к нам в общежитие, я хочу…
Но артист перебил его, взял под руку, и они ушли. Тут Валя потащила меня в гардеробную хвастаться платьем, которое она вышивала для одной танцовщицы на канате.
Зачем звал дядя Коля? А вдруг директор разрешил мне поступить учеником? Ох, вот бы! Нет, не может быть такого счастья. Наверное, только угостить, чтобы я посидел с ним и его друзьями. А может быть, директор…
Я не мог больше терпеть и поднялся в общежитие. Вряд ли успел вернуться дядя Коля, но вдруг он все-таки пришел? Я постучался к нему в комнату. Дверь открыл Олег. Покраснел, нахмурил брови совсем как отец и, не пуская меня в комнату, спросил:
— В чем дело, что тебе надо?
— Мне твоего папу. Хочу узнать, не говорил ли директор про меня…
— Да что ты моего папу все беспокоишь? Как будто у него нету дел, кроме тебя! И директору тоже. Только о тебе и говорят!
Лучше бы Олег ударил меня. Лучше бы кричал, дрался, чем так равнодушно сказал это.
Я бросился по коридору. Скорей, скорей уйти из цирка, больше не видеть никого. Впереди по лестнице спускались два акробата — они работают в номере вместе с великаном.
— Значит, наша программа целиком едет в Англию? — спросил один из акробатов.
— Ага. До весны гастролируем в Москве, а оттуда прямиком в Лондон. Кое-что новое подготовим — и туда! Интересно.
— А ты точно знаешь?
— Как же. Из управления телеграмма сегодня была. Директор показывал.
Я вышел на улицу. Все кончено. Уезжают в Москву, в Лондон. Английские ребята будут радоваться и восхищаться нашими артистами. Музыка, яркие огни на манеже. Гордые, нарядные выходят на парад дядя Коля, акробаты, жонглеры. По барьеру скачет Руслан. А я это и не увижу.
«Что ты беспокоишь моего папу». Олег прав. У его папы есть свои дела. Я ему не нужен, мешаю. Я никому не нужен. Даже Кате. Дядя Афанасий как-то мне сказал, что я для сестры обуза. Я тогда рассмеялся, не поверил, на самом деле так оно и есть. Одному дяде Афанасию я нужен. Как он просит, чтобы я поехал к нему жить! Вот и поеду. Буду ходить в школу, там никто не знает, что я артист без пяти минут, которого попросили о выходе… Не будут издеваться. А в моей школе узнают, что меня не взяли, и засмеют. И никогда не буду я делать сальто или стойку, и никогда не буду у великана на репетициях.
Я так мучился, что мне даже не было стыдно, что я плачу.
Сам не знаю, куда шел, и громко плакал, и мне было все равно, что многие прохожие спрашивали, почему я плачу и кто меня обидел. Я отмахивался и шел дальше и дальше, вытирал грязной варежкой щеки. Все уедут, не будет у меня знакомых артистов,
Густо падал мокрый снег. Впереди шла женщина с крошечным мальчишкой. С ее шляпы стекала вода, и мокрые волосы липли к шее и воротнику. Она держала раскрытый зонтик над малышом, и зонтик все время колыхался из стороны в сторону, потому что мальчишка то бежал вперед, то приседал на корточки и лупил деревянной лопаткой по лужам, то выскакивал из-под зонтика и ловил снежинки.
Женщина хотела взять его на руки, но мальчик вырвался, побежал вперед, размахивая лопаткой, и кричал:
— Нет, я сам, сам!
Оба они смеялись, и мне, глядя на них, стало немного легче. Почему это у маленьких ребят большие головы? Может быть, оттого, что для них все на свете ново, и каждую минуту приходится выучивать незнакомое? И нужно много места для всего, что надо запомнить. Женщина с мальчиком свернули за угол, и я вспомнил про свои дела. Поеду к дяде, — ничего другого не остается. Нужно ли его звать папой? Может быть, не надо? Хорошо, если не надо.
У ворот дома стояла легковая машина, и оттуда играло радио. Я узнал марш, под который выходил на манеж с артистами. Парад. Я в красной рубашке и сапогах иду рядом с великаном… Я заплакал еще сильнее и побежал домой.
День без репетиции
Впервые за все пять лет я, совсем здоровый, без всякой болезни, не пошел в школу. Повезло, что Катя работает утром. Мы с дядей Афанасием еще спали, когда она ушла. Я-то не спал, а лежал на раскладушке, которую дали соседи, и вспоминал вчерашний день. Ну и что же, не все мальчики работают в цирке, и ничего, не умирают. И многих детей усыновляют. Тоже ничего, живут. И я буду жить на Енисее, охотиться и кормить дядиных кур. Все равно мне что делать. А может быть, это даже лучше. Сделаюсь охотником и буду этим зарабатывать. Есть же у нас охотники.
Вот только в школу не могу идти и видеть Олега. Не могу. Неважно, что я пропускаю школу, раз мы с дядей Афанасием уезжаем. Кате мы пока ничего не сказали. А он так доволен, говорит, что я образумился.
Как только открылись магазины, мы пошли покупать ружье. Настоящее, охотничье. Кажется, если бы дядя подарил мне вертолет, я и то не радовался бы. Потом мы еще ходили по магазинам и что-то покупали, обедали на Невском в хорошей столовой. Дядя все время что-то говорил, но я ничего не слышал и не помню, что ел.
Когда мы вернулись домой, я посмотрел на часы, и у меня заколотилось сердце. Как раз начало репетиции в цирке. На манеже стоят качели… Нет, нельзя об этом думать. Что говорит дядя Афанасий? Да, объясняет, как обращаться с ружьем.
До чего тянется время! Кажется, что целую неделю мы сидим вот так с дядей в комнате и он своим женским скучным голосом бубнит, бубнит, бубнит. А прошло всего полтора часа. Репетиция уже кончилась. На манеж выбегают хлопковые собачки и Руслан. Анна Ивановна с тонким прутиком в руке стоит посредине и легонько подгоняет собачонок.