Человек с горящим сердцем

Синенко Владимир Иванович

— Бог... За шесть дней сотворить землю, солнце и все живое? А почему господь теперь не занимается таким волшебством?

Обнимая юного Власа за плечи, Федор говорил:

— Сам-то как думаешь, почему?

— Я и отцу Феофану на уроке закона божьего сказал: «Не может такого быть. Чистая брехня!» А он... — И Влас смущенно опустил голову.

— Поставил в угол коленями на горох?

— Откуда вы знаете? — удивился мальчик. — Еще батьке нажаловался. Тато схватили чересседельник и тоже всыпали... Спрашиваю: «За что? Я все лето молился:

«Господи, пусть наше жито уродит!» А бог не послушался, выбил градом наш хлеб до колоска... Зачем же нам церкви и попы?» Потом три дня сидеть не мог...

Федор ласково потрепал непослушный чуб юного бунтаря:

Ты сам на все правильно ответил. Святые, рай, черти — сказки для темных людей. Надо же панам чем-то держать народ в повиновении. А что это, Влас, у тебя под мышкой?

Хлопчик бережно развернул материн платок.

— «Происхождение человека». Сочинил англичанин, по фамилии Дарвин. Заведующий школой Лямцев дал мне. Читали?

— Читал. Вижу, педагог у тебя отличный.

До поздней ночи бродили они по улицам спящего села.

Ярко светила луна, и в ее призрачном свете лицо юного Власа казалось удивительно одухотворенным, а ясные и доверчивые глаза не по-детски серьезными.

...Вот почему сегодня, направляясь в Федоровку-Бурлацкую, Сергеев с волнением ждал предстоящих встреч. Как-то сложились судьбы его молодых кружковцев? Влас Чубарь... Почему в душу запал образ этого хлопчика? Наверное, уже оставил школу и крепко стиснул в ладонях чапыги плуга. Земля! Его земля — кормилица, а он — помощник отцу и сам уже хлебороб...

Федор вошел в село. Те же белые мазанки в тенистых садах, старые вывески на монопольке и корчме. Только церковь новая. Колокольня горделиво возвышалась над скопищем убогих хат. Творение попов и Егоровой артели.

Федор направился к хате сапожника. У Никиты он узнает все сельские новости.

Но что это? Хибарка Одинца покосилась и осела, окна крест-накрест заколочены досками. Где же весельчак Никита?

Говорливая соседка пояснила: Одинец еще зимой перебрался в Лоцманскую Каменку на Днепре.

— И за те вечерницы интересуетесь? — спросила молодица. — Ой, и было ж тут шуму на все село! Понаехали жандармы, запретили всякие сборища, а самого Никиту нагаями покрестили... За що? А за то, що гарно спивали парубки в его хате. Правда, люди балакают, что на тех вечерницах хлопцы сильно лаяли начальство, похвалялись даже поделить панскую землю меж сельской голытьбой. И за Власа Чубаря интересуетесь? Перед самой пасхой зробили в его хате обыск, нашли какие-то недозволенные бумаги. Били его стражники да сотские. А оно ж еще дите безусое, косточки у него квёлые! Можно ли такого бить? — Молодуха пригорюнилась, вытерла кончиком платка слезу.

— А Влас живет все там же?

Женщина готовно встрепенулась.

— Там, там, в конце села. У них на крыше заместо дымаря чугунок с выбитым дном — никак грошенят на кирпич не соберут.

Усадьбу Чуба рей Федор отыскал сразу. Родители Власа

в поле, а сын хозяйничал дома. Не знал, куда усадить неожиданного гостя. Рассказал, что стряслось в Федоровке этой весной.

— Кто-то доказал на наш революционный кружок... Когда похватали всех, и до меня очередь дошла. Все спрашивали: «Где взял преступные книжки? Кто написал возмутительные вирши?» Но я так и не сказал. Потом меня выпустили за малолетством.

— Молодец, что никого не выдал! Но чьи же то были стихи?

— Мои, — смутился Влас. — Да и не вирши это, а так... Однажды учитель Лямцев спросил меня после урока: «Что, по-твоему, является большим преступлением для царского солдата: не стрелять в народ во время беспорядков и этим нарушить присягу или убивать своего брата рабочего? Попробуй вырази свои мысли в стихах». Сел я вечером, думаю: почему бы и нет? Вспомнил, как вы говорили про Первое мая, про песню, которую мы пели у Одинца: «Мы рабочих бить не станем, не враги они для нас!» Но стихи не получились, не понес я их господину Лямцеву, а стражники нашли... Досталось мне и за плохие!

— Прочитай мне что-нибудь.

Влас смущенно раскрыл тетрадь.

Собралось отпраздновать свой великий день Общество рабочих со знаменем во главе. Правительство испугалось, шлет солдатиков к толпе и велит стрелять. Солдатики не глупые, не хотят стрелять. Рабочие взвеселились, начали шуметь: «Вот где братская любовь!» И мигом знамя поднялось, и песня раздалась...

Что-то горячее перехватило горло Федора. Нет, не зря вел он беседы на вечеринках у Никиты! Ничего не забыл Влас.

— Послушай, Влас... Учись дальше! Непременно.

— Разве я против? Тато не захотят.

— Говорю тебе, подавай документы в механико-техническое училище! Есть такоо в Александровске.

— Тато не дозволят... Кто ему станет помогать?

Вернувшись с поля, родители Власа недоверчиво поглядывали на Фодора.

— Разве я враг Власу? — тяжко вздыхал Яков Васильевич. — Но с каких же достатков его дальше учить? Две десятины на восемь душ! Не надел — слезы! Влас целое лето наймитом у куркулей, я и мать на заработки ходим до немцев-колонистов. Как дальше-то жить, господин студент?

Федор страстно убеждал Якова Васильевича и Катерину Ивановну. Те дали согласие.

Влас от счастья заплакал и упал в ноги отцу и матери.

Вечером Сергеев пришел к церкви. Строители еще трудились. Подбирает Егор теперь послушных, которые и пикнуть боятся.

Братьям встреча радости не принесла.

Егор спустился с лесов. По-прежнему удивительно красивый и статный. Смотрели они друг на друга с нескрываемой жалостью, как на пропащих людей. Наконец Егор не очень дружелюбно вымолвил: